Редакция «Rusnext» публикует интервью с Владимиром Лепехиным — директором Института ЕврАзЭС и координатором Зиновьевского клуба МИА «Россия сегодня». Заметим, что по итогам текущего года Зиновьевский клуб вошел в тройку самых упоминаемых в СМИ общественно-политических клубов России наряду с Валдайским и Изборским клубами.

Владимир Анатольевич, первый вопрос к вам стандартный: кто создал Зиновьевский клуб и зачем? И каков ваш статус в Клубе?

Cоздатель Зиновьевского клуба — вдова Александра Зиновьева, его соратник и тоже философ и известный общественный деятель Ольга Зиновьева, которую в её инициативе поддержал генеральный директор Агентства «Россия сегодня» Дмитрий Киселев. Сегодня Ольга Зиновьева и Дмитрий Киселев — сопредседатели Зиновьевского Клуба.

Ваш покорный слуга на момент создания Клуба, с одной стороны, возглавлял Центр гуманитарных проектов МИА «Россия сегодня», с другой — был автором журнала «Зиновьев». Так что участие в работе Клуба стало для меня естественным и органичным. Сегодня мне приходится заниматься организацией текущей работы Клуба и его взаимодействия со структурами Агентства «Россия сегодня».

Насколько я понимаю, Зиновьевский клуб отличается от, например, Валдайского клуба (который тоже когда-то был проектом Агентства «Россия сегодня» в период, когда оно называлось «РИА-новости») тем, что он — философский Клуб. Но как работа философского клуба сочетается с задачами Информационного агентства?

Если не принимать во внимание идеологию, которая у Зиновьевского клуба принципиально иная, нежели у Валдайского клуба, и сосредоточиться на формате, то последний, как я полагаю, изначально создавался как площадка диалога российских и западных политиков и экспертов. С моей точки зрения, организация такого диалога — вряд ли журналистская задача (хотя мероприятия ВК, особенно — с участием Президента России, всегда были важным информационным поводом). Скорее, это задача общественная. А вот то, чего до недавнего времени не хватало российской журналистике, преуспевшей в трансляции прозападной квазиинформации, так это производства адекватных и конкурентоспособных смыслов.
Сегодня различные русофобские СМИ обвиняют Агентство «Россия сегодня» в том, что оно занимается пропагандой, в принципе не понимая, что это за жанр. На самом деле, в МИА «Россия сегодня» нет такого функционала, как пропаганда. С моей точки зрения, Агентство занимается ничем иным, как производством качественной информации, и я, как человек, который уже более двадцати лет занимается именно информацией не только как продуктом СМИ, но также объектом научных исследований, могу с уверенностью утверждать: качество производимой Агентством «Россия сегодня» — самое высокое в мире. Другое дело, что в ходе трансляции этой информации на зарубежную аудиторию, например, в сюжетах телекомпании «Russia today» или в материалах сайтов международной интернет-сети «Спутник» (и «RT», и «Спутник» — подразделения МИА «Россия сегодня») эта информация часто приобретает характер альтернативной по отношению к штампованным ньюсам западных СМИ. И именно в силу её как бы альтернативности в западных СМИ она часто квалифицируется как «пропаганда», что не соответствует действительности.

С моей точки зрения, наблюдаемый в последние годы рост конкурентоспособности современной российской журналистики объясняется двумя её особенностями. Во-первых, она высокопрофессиональна с точки зрения подачи точной, то есть правдивой информации. А во-вторых, в информации многих российских СМИ все больше глубоких и высоких смыслов — в отличие от откровенной белиберды и штампов, транслируемых западной прессой.
Философский клуб на журналистской площадке, каким является Зиновьевский клуб МИА «Россия сегодня», занимается именно тем, что стремится напитать журналистскую среду конкретными смысловыми конструкциями, перевести эти конструкции на журналистский язык и, напротив, поднять какую-то часть российской журналистики на уровень реального понимания происходящих в стране и мире процессов.

Вот вы говорите о «смысловых конструкциях». Поясните на конкретных примерах — о каких смыслах идет речь? Что такого особенного Зиновьевский клуб привнес в российскую журналистику?

Примеров могу привести массу, но скажу о главном. Ключевая категория, если говорить о смыслах, это категория «понимание». Массовому журналисту для того, чтобы производить тексты, понимания, в принципе, не требуется. Иногда не требуется даже элементарного знания предмета. Большинство журналистов, в лучшем случае, занимаются констатацией фактов. Более высокий уровень работы медиа предполагает комментирование, то есть интерпретацию получаемой информации. И этим занимаются комментаторы и обозреватели, которым часто тоже не хватает понимания сути происходящего, замещаемого в итоге «авторской позицией».

Так вот, методология Зиновьевского клуба основана на технологиях обеспечения понимания тех или иных процессов и явлений. И когда процесс производства и трансляции информации сопровождается ПОНИМАНИЕМ, качество производимого журналистом продукта становится более высоким. По меньшей мере, понимание происходящего связано со способностью отличать фейк от собственно информации, а достоверную информацию от дезинформации и пропаганды. Оно предполагает также способность видеть сущностные вещи. Вот как бы журналисты отличали характер решений, например, нашего президента от характера решений, допустим, Барака Обамы, если бы ориентировались только на сам факт принятия этих решений?

Ну да, все это интересно, но требует отдельного разговора. Давайте вернемся к Зиновьеву и клубу его имени. Можно ли утверждать, что Александр Зиновьев вам ближе, чем какой-то другой русский или советский философ? И если это так, то почему?

Прежде чем ответить на этот вопрос, замечу, что лично я разделяю отечественную философию на досоветскую (русскую), советскую и постсоветскую (новорусскую). В русской философии и вообще — в отечественной дореволюционной общественно-политической мысли — масса авторитетов, на коих я ссылаюсь в своих работах, в особенности — по темам своей философской специализации (философская антропология и политическая философия). И это несколько десятков ярчайших имен — от Данилевского до марксистов и евразийцев, из числа которых даже страшно выделять кого-то особо, настолько русская философская школа мощна и самобытна.

Что же касается философии советского времени, то Зиновьев здесь — одинокий колосс. Не только с точки зрения глубины мысли, но также в смысле высоты его гражданской позиции и яркости судьбы. За семьдесят лет своего вполне безбедного существования советская философия произвела много добротных философов (не буду называть фамилий, дабы никого не обидеть), но ни одного — если не считать Александра Зиновьева — мирового уровня.

В этом смысле Зиновьева в полной мере можно назвать своего рода мостом между блестящей русской дореволюционной философией и современной российской философией, которая находится в стадии становления.

Словом, можно разделять или не разделять взгляды Зиновьева, но невозможно не признать его главенствующей роли в советской философии — роли знаковой и краеугольной

. Мало того, что он был выдающимся логиком, оригинальным социологом и масштабным мыслителем как таковым. Он еще и писал великолепные книги, в силу чего я всегда называл Зиновьева «Достоевским в русской философии» и, кстати, давно собираюсь прочесть доклад на одном из мероприятий в Музее Ф. М. Достоевского в Санкт-Петербурге на тему «От Достоевского до Зиновьева: Великая русская литература через Большую философию и Большая русская философия в Великой литературе».

С этим утверждением, пожалуй, стоит согласиться. К сожалению, нынешнее поколение плохо знакомо с произведениями Зиновьева. К тому же они все-таки не для массовой аудитории. И вот если бы я предложил сформулировать некий «символ веры» философии Александра Зиновьева, то как это можно представить?

Творческое наследие Александра Зиновьева — это почти 70 книг, значительная часть которых затрагивает различные философские дисциплины.

По этой причине для описания его «символа веры» нам понадобится несколько интервью. Краткая же квинтэссенция его наследия такова.

Во-первых, Зиновьева можно назвать самым большим методологом советской эпохи, который поднялся в своем изучении, например, господствующей на тот момент советской идеологии до уровня её отрицания с, прежде всего, подлинно марксистских позиций. Это, кстати, отличает Зиновьева от другого глобального критика советской эпохи Александра Солженицина, который критиковал не столько советскую версию марксизма, сколько марксизм и коммунизм как таковой, приложив руку к разрушению СССР.

Зиновьев, напротив, никогда не выступал против своей страны и левой идеологии, предлагая созидательные вещи и стремясь творчески развивать социальную теорию. В этом смысле Зиновьев всегда был главным советским «левым», и сегодня по праву может считаться первым идеологом мирового антиглобализма и альтерглобализма. И его критика современного Запада еще более беспощадна, чем критика советского псевдокоммунизма.

Ну хорошо, с левой идеологией понятно. С другой стороны, известно, что Зиновьев был атеистом, причем — атеистом воинствующим. Между тем русская философия всегда развивалась бок о бок с основными постулатами Русской православной церкви. Как это соотносится с вашей оценкой Александра Зиновьева как «моста» между старорусской и новорусской философиями? И вообще — как ваше личное мироощущение как знатока и ценителя русской православной иконы сочетается с творческим наследием Зиновьева?

Соотносится очень просто: во-первых, советское время было время воинствующего атеизма, и было бы удивительно, если бы советский философ № 1 вырос не из марксистской, а из христианской шинели. Замечу при этом, что ранний Зиновьев действительно был воинствующим атеистом, однако это говорит не о его неприязни к православию как к системе ценностей, но об иной мировоззренческой платформе. Александр Зиновьев был тем настоящим ученым, для которого Наука и Знание всегда были выше любой Веры.

Такова его позиция как человека науки до мозга костей, и в этом, кстати, его сила.

При этом для позднего Зиновьева характерно своего рода Богоискательство, в связи с чем — уже в постсоветское время — он называет себя «верующим атеистом», и достаточно ознакомиться с «зиновьегой» (шутливое название личного этического кодекса Зиновьева), чтобы понять: его этика основана не на абстрактных общечеловеческих ценностях, но на ценностях русской традиции.

Во-вторых, задам встречный вопрос: а что представляла собой Русская православная церковь в советское время? Только ли безупречный духовный институт, к которому следовало относиться без критики? Движение к такой не-безупречной церкви в позднесоветскую или даже в новорусскую эпохи было бы шагом назад, к архаике, что для Большого ученого, устремленного в будущее России и планеты Земля не могло быть приемлемым. Я уже не говорю о многочисленных псевдоправославных и прочих культах, которые и до сих пор не только заполняют то пространство нашей страны (одна только секта «Бога Кузи» чего стоит!), где должна быть духовная жизнь, но и замещают людям стремление к научному знанию, против чего всегда протестовал Зиновьев.

Понятно, что сегодня ситуация в Православном мире меняется к лучшему, в связи с чем, например, Святейший Патриарх произносит такие «продвинутые» речи, каких не услышишь в Институте философии РАН, но Зиновьев, увы, не дожил до этого дня и не может пообщаться со Святейшим.

Наконец, в третьих, православная идея на самом деле легко и органично сочетается с левой идеей (это я говорю уже и как ценитель православной культуры, и как специалист по левой идеологии). Достаточно вспомнить такое простое русское слово как «народность». Чем больше в православии народности, тем ближе она к «левой» идеологии и, напротив: подлинный, то есть народный социализм всегда был близок к библейским ценностям.

Проблемы между этими двумя паттернами российской цивилизации всегда начинались тогда, когда РПЦ слишком сильно прислонялась к государству-бюрократии, а социализм подменялся государственным квазисоциализмом.

В вашей последней книге, которая была представлена в ходе Зиновьевских чтений в Агентстве «Россия сегодня» («Обретение идеологии. Методология поиска») вы опираетесь не только на идеи Зиновьева, но и на позицию Всемирного Русского Народного Собора, утверждая, что новая российская идеология должна стать синтезом христианских и социалистических идей.

Отчасти это так. С одной только поправкой. Сегодня только ленивый не говорит об идеологии «православного социализма» или (если использование слова «православный» видится кому-то сужением клерикальной компоненты) о необходимости сочетания консервативных и левых идей. Что касается вашего покорного слуги, то я стараюсь избегать несвежей терминологии и предпочитаю говорить о «цивилизационной» идеологии, которая в наших конкретных исторических условиях способна примирить не только православие и социальную мысль, не только науку и веру, но также, казалось бы, непримиримые этнические, конфессиональные, классовые и иные противоречия. Впрочем, это отдельная тема огромного масштаба.