АКОПОВ Пётр
23.01.2015 - 12:06 Первое в истории выступление предстоятеля Русской православной церкви с трибуны Государственной думы стало вовсе не протокольным — патриарх Кирилл призвал к формулированию идеала социальной справедливости и к новому осмыслению русской идеи, к осознанию того образа России, отстаивая который наша страна и вступила в ценностный и геополитический конфликт с Западом.
До сих пор предстоятель Русской православной церкви только один раз выступал с трибуны нашего парламента, но в сентябре 1990 года патриарх Алексий Второй просто участвовал в Верховном совете СССР в дебатах вокруг принимавшегося тогда закона о религиозных организациях.
Сейчас патриарх Кирилл выступил не просто в рамках регулярных парламентских встреч, которые являются частью ежегодных Рождественских чтений, проводимых РПЦ, — он обратился с большой речью к депутатам с трибуны в зале заседаний Госдумы.
В самом этом факте есть уже огромный символический смысл — власть перестает стесняться своего взаимодействия с Русской церковью, осознавая, что та представляет собой не какую-то общественную организацию или корпорацию, а само русское общество, его духовную скрепу, фундамент, на котором, в конечном счете, держится и все наше государство.
Ведь патриарх олицетворяет собой не просто священников и монахов, прихожан и «захожан» РПЦ, а саму русскую веру, русскую традицию, русскую цивилизацию. А в конечном итоге и русский народ, который именно через православие формулировал не только свои отношения с Богом (даже тогда, когда разрушал храмы), но и выстраивал свое государство и формулировал его идеальный образ.
По сути, у нас есть три символа русской традиции, три ее хранителя, три щита, с помощью которых защищает себя русский народ: вера, государство и армия. И если президент является еще и верховным главнокомандующим, олицетворяя, таким образом, державу и ее войско, то патриарх символизирует веру, идеалы, ценности. Именно о ценностях он и говорил с трибуны Госдумы, особенно выделяя важность одной из фундаментальных наших ценностей — справедливости.
«Сегодня наша страна находится на пороге нового исторического выбора, нового этапа развития. В этот момент мы должны подумать над тем, как не копировать что-то по старым шаблонам, а, возвышаясь до уровня подлинного социального творчества, прийти к новому мировоззренческому синтезу. Цель его в том, чтобы взять все лучшее, что было в нашем прошлом, и построить на этой основе фундамент будущего.
Особое значение в этом контексте имеет утверждение идеала социальной справедливости, его новое осмысление с учетом накопленного нами исторического опыта. Не всегда нам в истории удавалось хранить единство общества поверх социальных барьеров. Есть с этим проблемы и сегодня, особенно в период кризиса. И эти проблемы могут использовать наши недруги.
Поэтому стремление к справедливости должно не раскалывать общество, не вести нас к новому витку ненависти и розни, но служить достижению социальной гармонии, наполнению конкретным содержанием не только политических, но и социально-экономических прав наших граждан».
Патриарх в последнее время уже не первый раз говорит о социальной справедливости — и как о важнейшей составляющей общественного «символа веры» русских, и как о вызове, перед которым оказываются сейчас власть и государство.
Причем социальную справедливость он ассоциирует в русской истории в первую очередь с революцией, с советским периодом, что особенно важно услышать именно из уст предстоятеля церкви, столь сильно пострадавшей от большевиков. В перечень национальных ценностей, предложенный патриархом, входит то, что он отмечает как самое принципиально важное в разных эпохах русской истории, все вместе они и формируют национальную идентичность. Вера, державность, справедливость, солидарность и достоинство — пять ключевых элементов из пяти эпох нашей истории:
«Древняя Русь, святая Русь — доминанта святости и высоты человеческого духа. И мы обозначили эту ценность словом «вера».
Российская империя, превратившая небольшую страну в колоссальную мировую империю от океана до океана. И мы нашли слово, которым покрывается эта реальность, — «державность».
Затем революция. Ни у кого не было стремления и желания представить лубочную картину этому страшному явлению. Но возникает вопрос: а что-то хорошее было? Или только кровь? Только влияние иностранных центров? Только навязывание России иного, не свойственного ей в то время образа жизни? А положительное было что-то?
Или только глупое, простите, тупое следование указаниям из-за рубежа через соответствующие политические силы внутри страны? Мы ответили — было. Стремление людей к справедливости. Если бы этого стремления не было, то никакая пропаганда бы не сработала.
А в советское время? Как только начинаем говорить о советском времени, одни идеализируют, другие демонизируют. А было нечто такое, что это время породило и что сегодня мы смело можем принять, включить в собственную философию жизни? Было. Солидарность. И никогда не надо забывать подвиг нашего народа. И не только военный подвиг. А те самые комсомольцы, которые на целину ехали, БАМ строили, не получая за это никаких наград и привилегий? Это чувство локтя, чувство желания общими усилиями сделать добро для своей страны. Итак, солидарность.
И наконец, новая Россия. Господи, что только не говорится по поводу новой России. Мы стали делать акцент на правах человека, на правах людей, на человеческом достоинстве, на свободах. Разве можно это игнорировать и сказать, что все плохо? И мы обозначили эту эпоху словом «достоинство».
Это не абстрактные историософско-мировоззренческие изыскания — это попытка сформулировать те самые скрепы, над которыми так потешаются наши космополиты, молящиеся на одну-единственную известную им ценность — свободу. О свободе как инструменте разрушения человека патриарх говорил, противопоставляя ее все той же справедливости.
«Идея абсолютного ценностного приоритета свободы, свободы выбора, подчеркиваю, и отказ от приоритета нравственной нормы стали для западной цивилизации своего рода бомбой замедленного действия, поражающий эффект которой становится в полной мере очевидным лишь нам, людям XXI века, потому что наши предшественники, находясь под обаянием темы свободы, с легкостью поддерживали различного рода новеллы, в том числе и законодательные, не задумываясь о том, что абсолютизация свободы выбора в отрыве от нравственных установок является смертельно опасной для человека и для общества. Потому что выбрать ведь можно и зло.
Мы видим, какой драмой порой оборачивается ложно понятая свобода. Все это происходит от того, что из сознания и жизни людей исключается высшая справедливость и высшая правда. Последствия такой апостасии плачевны для человеческого общества. Оно становится нежизнеспособным».
Как человеческое общество в целом, так и отдельные страны и цивилизации, отказываясь от различения добра и зла, от справедливости, обрекают себя на гибель. Россия не может и не хочет идти этим путем, ведущим к катастрофе, она будет не только сопротивляться попыткам втянуть ее в шествие обреченных под названием «глобализация», но и предостерегать от него других, всячески способствуя крушению проекта, построенного на отрицании фундаментальных основ человеческого бытия, в том числе и принципа справедливости.
«Мир, в котором мы с вами живем, нередко именуется постхристианским, а иногда и пострелигиозным. За этим термином кроется страшный диагноз духовно-нравственного состояния, в котором оказалось общество многих стран. Происходящее там связано с попыткой подвергнуть фундаментальные, непреложные, Богом заложенные в человеческую природу, а потому абсолютные и универсальные нормы морали, пересмотр которых грозит огромными опасностями для человеческого общества.
Потому что в результате границы между добром и злом размываются, а понятие справедливости, по укорененности в нравственной природе человека являющееся универсальным, интерпретируется в соответствии с господствующими философскими и даже политическими установками».
Но если, как современное западное общество, договориться до того, что никакой универсальной истины нет, то «сегодня справедливым, а значит, и нравственным стало считаться только то, что с новыми господствующими философскими и политическими установками находится во взаимодействии»:
«И напротив, всяческому порицанию вплоть до отказа в праве на существование подвергается иной взгляд, который демонизируется политически, идеологически ангажированными СМИ.
Если в понятие нравственности и справедливости вносится относительность, то само это понятие разрушается. Хорошо то, что хорошо для великой Германии, — известный тезис. И нравственность исчезла. Когда мы нравственность обуславливаем коллективными, корпоративными, классовыми, идеологическими и прочими факторами, мы отказываемся от нравственного начала».
Отказавшись от универсальной высшей правды, люди пытаются удержать гибнущее общество, делая акцент на идее равенства права, сказал патриарх:
«В таком случае свобода личности ограничивается лишь законами, которые призваны корректировать поведение человека, давать ответы на то, что дозволено, а что нет. Но зачастую мировоззренческие взгляды на тему свободы врываются и в сферу права, внося огромное внутреннее напряжение в законодательную систему и пагубно влияя на личную и общественную нравственность».
Навязывание разрушающих мораль и нравственность норм идет через законы, которые тем самым не укрепляют общество, а еще более ослабляют его. Патриарх привел примеры того, как разрушается нравственность:
«Это и легализация так называемых однополых союзов, и узаконивание эвтаназии, и введение в общественную жизнь отдельных опасных элементов ювенальной юстиции. Все эти юридически закрепленные новеллы, противоречащие подчас не только нравственным ценностям, но даже и общечеловеческому здравому смыслу и инстинкту самосохранения, получают все большее распространение и признание со стороны некоторых государств».
Естественно, что патриарх выразил озабоченность тем, что упомянутые поведенческие и законодательные идеи сегодня пропагандируются и даже навязываются России, отметив, что «в значительной мере от активной позиции российских парламентариев будет зависеть способность нашей страны устоять перед лицом современных псевдоценностей, губительных для личности и человеческой цивилизации в целом».
Надежда патриарха на то, что отечественные законодатели будут защищать русскую цивилизацию, основаны не просто на понимании, что такой курс проводит Владимир Путин, являющийся несомненным авторитетом для всех парламентских партий, она базируется еще и на его убежденности в том, что в России восстанавливается солидарное, соборное общество, а значит, и сами партии не могут конфликтовать между собой по основным, сущностным вопросам русского бытия:
«Полагаю, что в обществе, традиционном для России, если хотите, в солидарном обществе, политические партии должны конкурировать не в смысле противопоставления различных ценностей, например свободы и справедливости, державности и достоинства, а в смысле их гармонизации, одновременного осуществления, воплощения в конкретных политических действиях и законодательных актах — вот поле для политического плюрализма.
Потому что не могут люди одинаково мыслить, и по образованию различаются, и по культуре, по традиции, действительно, по политическим предпочтениям.
Поэтому сфера политики — это надстроечная сфера. Базисная сфера — это сфера ценностей. И вот этот базис ценностный ни одна партия в России не должна разрушать. Потому что тогда не будет России».
Солидарность, соборность, согласие — это основы нашего веками складывавшегося общественного уклада, которые, как показала история, невозможно покорежить никакими экспериментами, но которые сейчас снова подвергаются серьезнейшим испытаниям.
«Тенденция хаоса и конфликта — эта тенденция достаточно очевидна. И мы противопоставляем этой тенденции великий религиозно-политический синтез, некий социальный идеал, еще в XIV веке провозглашенный преподобным Сергием Радонежский: воззрением на Святую Троицу побеждать ненавистную рознь мира сего. В XIX веке русские мыслители говорили о том же самом, указывая на начало соборности в нашей народной жизни. Сегодня, описывая этот идеал на языке социальной философии, мы называем его социальным обществом, где ради достижения общего блага тесно сотрудничают между собой различные этнокультурные, социальные, профессиональные, религиозные и возрастные группы. В таком обществе сотрудничают, а не конфликтуют между собой народ и власть. Не конфликтуют этносы и религии. И даже политические партии не конфликтуют».
Политические партии не прижились в русской традиции не потому, что многопартийность существует у нас всего четверть века (а до этого был 12-летний дореволюционный период), а вследствие изначальной несовместимости их главного принципа — отстаивания и продвижения интересов части общества — главному принципу русского общества. Солидарности, стремлению согласовать все интересы по справедливости, а не по силе или влиятельности — при таком идеале невозможно всерьез считать себя членом консервативной или социалистической партии. Отсюда и та искусственность или вождизм партий, на которые так часто сетуют мыслящие в западных схемах аналитики, — просто слишком широк русский человек для того, что всерьез ассоциировать себя с корпоративными интересами. Идеологические разногласия — да, но и они в своей основе имеют поиск истины, справедливого устройства для всех и каждого, а не желание найти математически выверенный «баланс интересов и сил» или грамотно обосновать право на власть своего класса или корпорации.
Собственно говоря, мысль о необходимости поиска справедливого устройства общества и была главной в послании патриарха Думе. Эта мысль более чем актуальна за два года до 17-го и на излете первого года глобального, ценностного конфликта с атлантическим миром. Потому что если с тем, что мы не принимаем и от чего отказываемся в отношениях с внешним миром (от морали до геополитики), мы уже разбираемся и точно разберемся (а значит, и выдержим любое давление и перейдем в контратаку), то с внутренним укладом все обстоит гораздо сложнее.
Постсоветская социально-экономическая модель с ее извращенными моральными нормами («выживание сильнейшего» и «потребление превыше всего»), несмотря на все попытки реформировать ее в сторону социального общества, все еще не просто жива, но и определяет очень многое в нашей сегодняшней жизни — и она вопиюще несправедлива. А значит, нежизнеспособна и обречена на слом — под ударами народного гнева, отторгающего инородное тело или в результате продуманных и осознанных реформ сверху.
Может быть, и дальше можно было бы двигаться в том темпе, в котором власть осуществляла социализацию монстра 90-х, но сейчас, в ходе геополитической войны, бьют по всем нашим болевым точкам, и попытка разжечь социальную рознь во время экономических трудностей и падения уровня жизни становится, пожалуй, самой опасной. Именно об этом, по сути, говорил патриарх, напоминая, что «не всегда нам в истории удавалось хранить единство общества поверх социальных барьеров», что «есть с этим проблемы и сегодня, особенно в период кризиса, и эти проблемы могут использовать наши недруги».
Сделать эти попытки бессмысленными можно только одним образом — через утверждение идеала социальной справедливости (что означает, кроме прочего, еще и серьезнейшие изменения уже в нынешнем поведении и ценностных установках т. н. элиты). Патриарх назвал работу над этим подлинным социальным творчеством, которое позволит прийти к мировоззренческому синтезу. То есть к новому осмыслению и осознанию русской идеи — вечной, но единственно путеводной для нашего народа. Источник