БЕСЕДИН Платон
Вновь завели дискуссию о перезахоронении Ленина. И вновь раздались крики и обвинения с разных сторон. Мёртвые опять ссорят живых, и Гражданская война, случившаяся 100 лет назад, будто продолжается в новых душах и в новых форматах.
«Кровавая колошматина» — так в романе «Доктор Живаго» назвал её Борис Пастернак. Там же есть и такие строки: «Изуверства белых и красных соперничали по жестокости, попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их перемножали. От крови тошнило, она подступала к горлу и бросалась в голову».
Точные слова об умножении зла, вызванного разделением. И оно, это разделение — до сих пор едва ли не в каждом из нас. Спустя 100 лет после кровавого морока Гражданской войны, забравшей 12,5 миллионов наших людей.
Удивительно, но один мой прадед воевал в Чапаевской дивизии, а другого можно было бы маркировать как «белого». Два разных истока, в итоге слившихся в один ручей. Хотели ли они воевать друг против друга? Или тому способствовало опьянение идеологиями? И какую сторону через 100 лет должен выбирать я?
Боюсь, однозначного выбора здесь быть не может. Ведь он лежит не в сфере идеологий, но в судьбах простых людей, перемолотых в муку красным колесом истории. Это тот прах, что удобряет нашу землю. Мы ходим по ней с памятью о Гражданской войне, где наши воевали против наших.
И, возможно, потому, что прошло не так много времени, всего 100 лет, мы по-прежнему существуем в непрерывном дроблении. Нам пытаются напомнить о правых и виноватых, атакуя бесчисленными фактами и документами — заставляют выбирать сторону. Как на уроке физкультуры, где нужно рассчитаться на «первый-второй», чтобы сразиться в поединке. Так и с нами — то, что предъявляют сегодня, не ради восстановления справедливости во имя мёртвых, но ради стравливания живых.
Историческая память — игрушка, более увлекательная и приставучая, нежели спиннер. Её вертят по-всякому, акцентируя внимание то на одном, то на другом. Однако вся история похожа на затемнённую комнату, где прожектор способен выхватить лишь фрагмент, оставляя во мраке другие. Будто стоишь у «Композиции» Кандинского и вроде бы узнаёшь отдельные детали: казаков, башни, ангелов — но всё вместе это сливается в абстрактное полотно. Полотно колоссальной силы: одних она вдохновляет на созидание, других (таких больше) — на разрушение.
Вопросы истории можно задавать бесконечно. Были ли у рабочих царской России худшие условия труда и самая низкая зарплата в мире? Был ли приказ царя о разгоне демонстрантов, в результате которого погибло более 100 протестантов, жестоким? Отсрочило ли это конец империи? Изжил ли себя царь? Был ли революционный террор 1901—1911 гг., убивший 17 тысяч человек, оправдан? Велики ли достижения коммунистов в строительстве новой России? Как оправдать «красный» геноцид с лагерями? Могла ли страна одержать победу в ВОВ, не будь Сталина? Кто, кроме «красных», мог первым запустить человека в космос?
При должной подготовке можно ответить на каждый из данных вопросов, но как увязать их все вместе? Как принять и уместить историческую картину во всей её полноте? Ведь о достижениях можно дискутировать долго, а вот потерь уже не компенсировать. Потому, по данным ВЦИОМ, 38% опрошенных россиян считают, что революция дала толчок социально-экономическому развитию России, а 13% называют её катастрофой. Всё, как мы видим, разнородно.
Оттого и играют на противоречиях, на чувствах, выдёргивая крайности для того, чтобы любой взгляд в прошлое разрушал настоящее: будь то доска Маннергейму, подвиг Зои Космодемьянской, фильм о Николае II или перезахоронение Ленина. Кто-то обязательно оскорбится. Для этого и работают «институты памяти». Они уже сотворили погромы — ментальные, а после и физические — в странах, которые лежат рядом с нами. И в стычках о прошлом гибнут люди из настоящего.
Потому столь важен баланс, где нельзя выпятить одно в ущерб другому. Тут я вспоминаю текст «Тотального диктанта» Леонида Юзефовича, где он описывает Улан-Удэ — путь белого генерала Пепеляева и тут же гигантская гранитная голова Ленина как символ соседства и примирения двух, казалось бы, противоположных сторон. Вспоминаю и Омск, где памятник Колчаку находится недалеко от памятника борцам Революции.
Примирение — очень важное слово для России. Возможно, самое важное. Так бывает, когда в одной могиле на месте страшных боёв находят красногвардейцев и нацистов — мёртвые обрели примирение после смерти. Но как быть с живыми? Как расположить их рядом на бесконечно пёстрой карте России?

Нельзя сносить памятники, но необходимо, наоборот, возводить их. И памятники эти должны быть как «белым», так и «красным». Доминирование одного невозможно без ущемления другого, а это ведёт к дисбалансу и позднее к отторжению. Мы уже проходили подобное в советское время, когда после возвеличивания наступало развенчание. Неправда рождает цепную реакцию из ещё больших неправд, даже если она оправдана высшими целями.
На открытии «Стены Скорби» Владимир Путин очень точно сказал об этом. И вместе с тем не отвергнул достижений Советского Союза. Есть соблазн сказать, что одно невозможно без другого — однако это не так, потому что преследование за прошлое не способно рождать будущее.
И это — фундаментальный момент: Россия, настрадавшаяся больше других, слишком часто и пристально смотрит в прошлое. Ищет ответы там, но чаще — находит поводы для обвинений. И, развернувшись туда, мы поворачиваемся спиной к будущему — перед глазами кроваво-пёстрым закатом расстилается прошлое. Мёртвые не способны менять настоящее — только, если мы ни разрешим им этого сами.
Тут опять же крайне важны слова нашего президента — об образе будущего. Прошлое анатомировано нами с величайшим рвением, а вот как быть с предстоящим? Ведь разговоры о будущем и есть шанс на примирение. Потому что там, в прошлом, уже всё произошло — осталось лишь интерпретировать, а вот будущее создаётся прямо сейчас, и в нём могут быть найдены точки консолидации. Только взгляд в будущее способен примирить нас с прошлым и не уничтожить настоящее. И наоборот — бесконечные споры о прошлом могут отнять наше будущее. Бесконечные споры о мертвецах, умерщвляющие эмпатию живых.
Ведь, как бы ни действовали участники Гражданской войны с той или с иной стороны, но все они в глобальном смысле хотели одного и того же — счастья и процветания в будущем. И прийти к этому значило бы удовлетворить и «красных», и «белых» — примирить их будущим после смерти. Не повторить ошибок, а нас всячески к этому подталкивают, навязывая разделение, но вернуть долги. Настоящее ради будущего — так говорят, но верно и другое: будущее ради прошлого как шанс для настоящего.
Память — опасная штука: она нащупывает слабые места, и главная причина тому — личные особенности вспоминающего, его бэкграунд. Оттого столь важно показать, как устроена и что хранит память другого, а после доброжелательно принять это. Точно создать мозаику из воспоминаний, не только своих, но и чужих. Дать полноту картины.
В этом способны помочь и искусство, и общественные дискуссии, и гражданские инициативы — всё то, что не захватывает багром ил прошлого, а прокладывает мост в будущее. И внешние угрозы, вновь навалившиеся на нас сейчас, тут могут быть не препятствием, но, наоборот, подспорьем. Ведь через призму врага бывает подчас легче увидеть друга. А друг может быть и другим.
Доброжелательный взгляд на него есть первый шаг к гражданскому миру — ценности, за которой стоит величайший труд. Совершать же его помогает главным образом патриотизм. А он, в свою очередь, неотделим от чувства ответственности, любви, преданности и главное — памяти, личной и коллективной, способной вмещать и принимать разные лики прошлого во имя единого образа будущего. Без иллюзий, но и без предвзятости.

Источник