Влюбился в Донецк. Город-герой, город-упрямец, город-красавец.

Когда я сюда приезжал впервые, он казался пустым, стрелять начинали в 6 утра ровно, в город прилетало постоянно, в аэропорту шли бои; но по улице, словно внатяг, ехал трамвай, и в трамвае сидело несколько суровых стариков, и водитель трамвая был строг, торжественен и упрям, и казалось, что он ведёт трамвай по болоту.

Я приходил к «Донбасс Арене», огромному стадиону, и стадион был пустой, и вокруг было пусто, и всё это выглядело инфернально.

Рядом с «Донбасс Ареной» стоял только что разбомблённый краеведческий музей: в том, что досталось именно музею, была какая-то своя ирония: он таким образом стал вдвойне, втройне музей, его краеведческая ипостась словно бы многократно усилилась. Его руины — это сверхкраеведение.

Я сидел там на лавочке, один, и однажды очень удивился, когда увидел, как туда пришла женщина с ребёнком и они гуляли там, совершенно спокойные.

Потом я ушёл к себе, в тот дом, который снимал, и через час узнал, что на «Донбасс Арену» упала бомба, а через два — что там ранило ребёнка. Я никак не могу сопоставить того ребёнка, которого видел, пацана лет десяти, с «раненым ребёнком» из новостей, мне всё время хочется думать, что раненый — это какой-то ненастоящий ребёнок, специальный ребёнок для новостей, из папье-маше, чужой, ему не больно.

И до тех пор, и с тех пор таких детей тут, Боже мой, было много.

Я был тут, когда сошедшие с ума украинские военные пытались взорвать могильник с отходами в Донецке: и затем они повторяли эту попытку.

Был один день, когда бомбили так, что в течение одного дня в Донецке погибло триста человек, и кровь текла по улице, а больницы едва справлялись с беспрестанно поступавшими ранеными.

Были дни печали, дни разора, дни кошмара.

Было много дней недоумения: когда всё это кончится?

В гостинице, где я в очередной свой заезд останавливался в ноябре 2014 года, было полно ополченцев и дам лёгкого поведения; всё это напоминало Гуляй-поле. Ополченцами было занято несколько других гостиниц, за проживание они не платили и выезжать не собирались.

Помню ещё, меня позабавило: в гостинице лежало на столике подробное объявление, как себя вести в случае обстрела, бомбёжки, атаки, куда бежать, где прятаться, что предпринимать. Ни в одной гостинице мира такого не увидишь.

Сейчас ничего этого нет, людей с оружием на улице не увидишь, девушки лёгкого поведения в гостиницу даже не заглядывают, и даже объявление пропало: центр города не обстреливают достаточно давно.

Донецк выглядит безупречно: ухоженный, зелёный, яркий, словно бы издевающийся над всем, что здесь случилось.

В Париже и в Барселоне, в городках Западной Германии, где я был в этом году, не говоря про азиатские или африканские города, в разы, в десятки раз больше бедных, нищих, деструктивных личностей, безработных, потерянных, уставших от жизни, чем в Донецке.

Самое забавное: в Донецке, который самая глупая часть замайданной Украины считает пристанищем бандитов, никакого криминального элемента не видно.

То ли он съехал, то ли он старательно мимикрирует, то ли его извели на корню.

По виду это абсолютно европейский город, но только из той Европы, которая осталась в Европе в каких-то уголках — а на самом деле она стала заканчиваться ещё лет десять назад.

Ту Европу я успел застать и в течение этих лет видел, как она исчезает и осыпается.

Один мой товарищ сейчас находится в Донецке и шутит, выставляя в своём сетевом журнале местные фотографии — из центра города, конечно, — выдавая их то за турецкие, то ещё за какие-то — с лучших курортов мира.

И большинство — верит.

А как не верить, если Донецк так выглядит?

Еcли б они знали ещё, какая тут кухня! Есть рестораны, где кормят устрицами. Есть рестораны с кухнями таких народов мира, которых не сразу найдёшь на карте. А цены? В России от таких цен отвыкли.

Здесь живут сильные люди.

Живёт и много других, конечно же, но суть определяют сильные.

Страну возглавляет очень непростой человек, который, тем не менее, не только лично участвовал во всех основных боевых операциях, но и по сей день почти ежедневно бывает на передовой. Можете пожать плечами, однако в мире на сегодняшний момент больше таких руководителей нет. В том числе их нет на Украине, увы. Впрочем, и хорошо, что так. И не будет.

Известный мне глава одного донецкого района выезжает на каждый обстрел: днём, ночью, глубокой ночью, самым ранним утром. Все обстрелы, которые были в его районе, он видит немедля. И в тот же день начинает всё исправлять. С постоянством — не знаю, с кем и сравнить, — муравьиным.

Известная мне глава одной донецкой больницы не покидала свою больницу ни на день, хотя она до сих пор стоит в километре от передовой и прилетало в те места сотни раз.

Каждое утро она шла на работу, а люди ей говорили: «Пока вы так идёте на работу и мы вас видим, есть надежда, что всё наладится».

А она женщина. Она просто женщина.

И сын у неё врач — и работает в той же больнице, никуда не уехал. И все молодые специалисты оставались там. В том числе в те дни, когда район бомбили так, что все жители собирались в хорошо построенной, с толстыми стенами больнице, как в крепости.

Я назвал нескольких, кого знаю, — а скольких ещё не знаю.

В городе работают, невзирая ни на что, 179 детских садов и 45 больниц, 157 школ и 5 университетов, оперный театр и свыше 200 промышленных предприятий — в каждом! — вы слышите? — в каждом кто-то свершил свой подвиг, чтоб работа продолжилась.

Лучшая и несклоняемая половина города пережила самые невозможные времена — кто их может сломить теперь?

Донецк научил меня не бояться пафоса и патетики. Потому что за всё это уплачено трагедией и трудом.

У каждого, кто кривляется по этому поводу, — пусть лопнет его глупое лицо.

Только не надо мне говорить про десятки и сотни трудностей, неудач и недоработок. Они тоже известны.

Мы дали портрет парадный, но и он дорогого стоит. Здесь из огромнейшего не прифронтового, а фронтового города, находящегося к тому же в экономической блокаде, парадный портрет — это, знаете, дичайшая работа.

В большинстве городов земного шара, даже в многократно лучших условиях, подобных результатов добиться не могут. Добились здесь.

***

Некоторые люди вдруг оказываются очень слабыми.

Когда на Донбассе многое пошло не так, как задумывалось, он не превратился в большую Новороссию, не вошёл победоносно в состав России, как Крым, — и уж тем более русские войска не пошли на Киев, вешая по пути бандеровцев на столбах, — какая-то часть российской патриотически настроенной интеллигенции расстроилась.

Расстроилась мучительно, тоскливо, громко.

Из столицы нашей страны, из тихих квартир в пределах Садового, слышатся их упрямые голоса.

Расчёсывая груди в кровь или, напротив, снисходительно зевая, они хронически болеют о судьбах русского мира.

«Всё предали, — кричат или устало цедят они. — Всё слили, какой стыд, какой позор и стыд!»

«Нормальные люди должны уехать с Донбасса, там не за что умирать» — так они говорят.

Как будто два миллиона человек могут куда-то уехать. Как будто эти два миллиона людей не нуждаются в защите.

Во всех этих воплях чувствовалась и чувствуется какая-то подростковая инфантильность: ах, не получилась игра, как я хотел, так я разломаю все кубики, всё раскидаю по углам. Буду плеваться, да. Я буду плеваться слюной.

Постой, товарищ. Вытри рот. Разве ты расставлял эти кубики?

Тебя здесь, на Донбассе, никто не помнит. Ты можешь знать цену, заплаченную за достигнутое, но ты не видел её своими глазами.

Если б ты видел, ты бы постыдился так себя вести.

Да, быть может, мы получили за эту цену не столько, сколько надеялись, — но всё-таки мы кое-что получили.

На территории Донбасса русский язык не находится в статусе второстепенного, третьестепенного, подшитого сбоку. Там русский язык — государственный, главный, неотменимый.

На Донбассе в университетах и школах не учат нелепую историю древних укров, вечной борьбы с Россией, польско-украинского братства, битвы под Конотопом, Петлюры и Бандеры.

Там учат нормальную, правдивую, истинную русскую историю.

И этого не изменить.

По Донецку и Луганску не ходят факельные шествия. И не пойдут, иначе их разорвут на куски.

Там никому в голову не придёт скакать и кричать: «Москаляку на гиляку!»

Там не уронят наземь памятник Ленину и не разворотят кладбище с могилами ветеранов Великой Отечественной.

Туда не вернулась снисходительная оранжистская интеллигенция, чтобы презирать охлос и быдло и вести свои осклизлые речи.

Она ведёт свои речи издалека, но здесь этого никто не слышит. Всем всё равно.

Местные литераторы и музыканты — отличные, кстати, ребята — проводят свои слёты, свои концерты, свои чтения и удивлённо пожимают плечами, видя такую реакцию отдельных представителей нашей «патриотической интеллигенции».

И даже местный управленческий аппарат создан фактически с нуля. Из числа людей, не бросивших Донбасс и даже воевавших за него с оружием в руках.

На Донбассе нет Партии регионов. Нет «Свободы». Нет людей Тимошенко, и сама она сюда не приедет. Там ничего не решает Аваков. Там не играет желваками Саакашвили. Там ничего не значит Порошенко.

На Донбасс запрещён въезд всех самых одиозных олигархов Украины. Донбасс национализировал ту часть предприятий, которую смог национализировать на сегодняшний момент, и собирается национализировать остальные.

На Донбассе, сколько бы ни кричали истеричные замайданные пропагандисты, стоит «Кальмиус», стоят батальоны Моторолы и Гиви, а не «Айдар» и «Азов».

При лучших обстоятельствах «Кальмиус», батальоны Моторолы и Гиви могут оказаться западнее, чем они стоят сейчас. Но добровольческие батальоны не войдут в Донецк с развёрнутыми знамёнами. Разве этого мало?

Россия сделала для Донбасса столько, что она не сможет его отдать. Донбасс настолько вписан в некоторые российские реалии, что оттуда его уже не выписать. Россия истратила человеческие жизни — наших с вами братьев — и миллиарды народных денег на то, чтоб эта часть Донбасса была наша.

Что истратили вы? Слюну?

Зачем вы себя так ведёте всё время? Чтобы боец, стоящий здесь на передовой, бросил своё оружие и ушёл?

И тогда сюда придут бодрые карательные батальоны, чтобы бодро карать?

Мне кажется, вам лучше было бы смолчать в следующий раз.

Хорошо ещё, что и ваши голоса досюда почти не доходят. Для подавляющего большинства ополченцев вас просто нет. Для подавляющего множества людей Донбасса вы не существуете.

То есть вы искренне думаете, что вы есть, но вы есть только в своей ленте. Знаете, как в советских магазинах висела лента для мух? Вот вы там, перебираете неугомонной лапкой.

На Донбасс приезжают пианисты с мировыми именами и звёзды мирового спорта — эти люди, шотландцы и американцы, оказались большими патриотами Донбасса, чем наши патриотические истерики и примкнувшие к ним истерички.

Иногда мне кажется, что кому-то из числа истеричной патриотической интеллигенции и, что особенно печально, из числа тех двух-трёх бывших полевых командиров ДНР и ЛНР, перебравшихся в Россию, втайне хотелось бы, чтоб Донбасс осыпался в тартарары.

Тогда они скажут, блеснув очами: «Видите, мы были правы. Без нас всё погибло. Видите?!»

Может быть, они в чём-то правы. Но без них не погибло ничего.

Хотелось большего? Молитесь. Молитва помогает.

Главное, чтоб вам не хотелось меньшего.

Территория нынешнего Донбасса (ДНР и ЛНР) равна почти 17 тысячам кв. км. Это больше, чем Ямайка, Ливан, Кипр, Черногория или Судан. Это немногим меньше, чем Кувейт, Израиль или Словения.

Донбасс — часть русского мира. И этого не отменить. Тем более, что ничего ещё не закончилось.