СОКОЛОВ Максим
В соответствии со строками Тютчева —

«Что нас поток уж не несет

И что другие есть призванья,

Другие вызваны вперед» —

всякому, если, конечно, доживет, но доживает большинство, суждено испытать на себе общение с эффективным менеджером, послание которого сводится к тому, что тебе, старичок, в крематорий пора.
«Новые садятся гости за уготованный им пир», а старичок — одна обуза, подлежащая крематорию, т. е. оптимизации. Конечно, тактичнее всего в таких случаях отвечать в тон и в лад — «Пора, батюшка, в наш советский колумбарий!». Эффективные менеджеры ценят понятливость.
Тем более, что в геронтократии, когда старшие возрастные когорты заедают век младших когорт, ничего особенно прекрасного нет. Те, что постарше, помнят позднесоветскую геронтократию.

Кроме того, что старцы все менее справлялись со своими функциями, геронтократия была нехороша еще и тем, что являлась сильной школой разврата для молодежи. Оптимальной ролью для карьерно озабоченного юноши была роль Молчалина при секретаре обкома Фамусове —

«Угождать всем людям без изъятья;

Хозяину, где доведется жить,

Начальнику, с кем буду я служить,

Слуге его, который чистит платья,

Швейцару, дворнику, для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласкова была».
Кроме того, что юноша Алексей Степаныч вообще довольно несимпатичен, есть еще совсем неприятная вещь. Угождающий геронтократам внутри себя накапливает такой потенциал, что не приведи, Господи. Все, кажется, согласны с тем, что среди общей отталкивающей картины пережитого нами периода первоначального накопления самым отталкивающим отрядом экспроприаторов были комсомольцы — центры НТТМ и прочие гешефты под эгидой РК ВЛКСМ. Но это как раз и были вчерашние скромнейшие заиньки, наконец-то дорвавшиеся до дела. М. Б. Ходорковский с блеском мог бы на театре представлять Молчалина — настолько ярко и выпукло выражен в нем типаж тихого омута, в котором черти водятся.
При всех восхитительных свойствах нынешних эффективных менеджеров это все же лучше, чем комсомольские Молчалины, и не стоит возрождать ту школу разврата.

Безусловно, иной менеджер будто прямо порожден гением немецкого национального поэта —

«Бакалавр

Да, старость — просто злая лихорадка,

Бессилие, болезненный озноб!

Как человеку стукнет три десятка,

Его клади сейчас хоть прямо в гроб.

Вас убивать бы, как пора приспела!

Мефистофель

На это чёрт согласен будет смело.

Бакалавр

Что чёрт? Лишь захочу — и чёрта нет!

Мефистофель (про себя)

Тебе подставит ножку он, мой свет!».
Все это не слишком радует, но далее старым чертом было резонно замечено:

«Но это всё нас в ужас не приводит:

Пройдут год, два — изменится оно;

Как ни нелепо наше сусло бродит,

В конце концов является вино».
По сути, это как пушкинское «Блажен, кто смолоду был молод».
Так что можно было бы пусть не с легким сердцем — разве что с легким карманом — признать неизбежность смены творческих поколений и удалиться в имение, чтобы там выращивать плоды земные, гнать самогон и потихоньку брюзжать — как же без этого?
Все бы так, но есть одна небольшая проблема, причем не личная, но общая. Проблема, которая стоит перед всеми моими сверстниками из журналистского цеха, хотя бы они придерживались совершенно других основ миросозерцания и не сообщались со мной (а я с ними) ни в еде, ни в питье, ни в молитве.
А именно: кому лиру-то передавать? Или не лиру, а стило, лейку и блокнот, клавиатуру — это как будет угодно.

Когда старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил, у старика, возможно, были смешанные чувства, но тем не менее он видел, что лиру есть кому передавать. Да и вообще при всей завистливости и ревнивости представителей задорного цеха всегда существовала традиция признания молодых дарований со стороны тех дарований, которые постарше.
Белинский, которому Некрасов прочел свой стих, обнял стихотворца и воскликнул: «Да знаете ли вы, что вы поэт, и поэт истинный?». Потом уже Некрасов, передавая Белинскому рукопись «Бедных людей», восклицал: «Новый Гоголь явился!». Бунин, желчность которого общеизвестна, тем не менее был в восторге от «Василия Теркина», а сходившие в гроб Чуковский и Ахматова приветствовали автора «Одного дня Ивана Денисовича». Так что завистливость завистливостью, но державинская традиция — он говорил: «Скоро явится свету другой Державин: это Пушкин, который уже в Лицее перещеголял всех писателей» — все-таки есть неотъемлемая часть русской культуры, и трудно допустить, что она исчезла без следа.
Но сегодня, когда мы говорим о журналистике, ни я, ни мои единомышленники, ни мои непримиримые оппоненты — никто из нас не видит того избранника, который уже на журфаке перещеголял всех писателей. Либо это коллективная слепота, порожденная коллективным пороком ревнивой зависти. Либо невозможно увидеть того, кого нет.
Лучше бы это была слепота. Неприятно, но это сугубо личная беда ветеранов цеха. Гораздо хуже, если возглас «Мисюсь, где ты?» остается безответным, потому что Мисюси не существует.

Тогда я со товарищи присутствуем при угасании династии —

«Князей варяжских царствующей ветви

Последний я потомок. Род мой вместе

Со мной умрет».
В смысле — умрет профессия.

Источник