29.11.2016 - 6:00

Выпускник философского факультета Томского университета Денис Карагодин потратил несколько лет, чтобы установить имена и звания сотрудников НКВД, ведших дело его прадеда, Степана Карагодина, расстрелянного в январе 1938 года по обвинению в сотрудничестве с японской разведкой.

Сами по себе такие изыскания ничуть не предосудительны, и даже похвальны. История ныне интересуется не только сильными мира сего, но и жизнью рядовых людей, и тут всякое свидетельство ценно. Скорее всего, оно потянет не более чем на сноску петитом в каком-нибудь будущем историческом труде, но ведь количество таких сносок говорит об основательности труда в целом.

Одновременно с Карагодиным общество «Мемориал» представило базу данных «Кадровый состав органов государственной безопасности СССР. 1935–1939», основанную на многолетних разысканиях энтузиаста-дилетанта Андрея Жукова. А проживающий в Мюнхене Игорь Петров давно уже публикует результаты архивных разысканий по истории советского коллаборационизма в период войны и в первые послевоенные годы — тема, сильно обделенная вниманием как советско-российских, так и западных историков.

Все это важное подножие для последующих капитальных трудов, но, конечно, с тем условием, чтобы работы были выполнены не на дилетантском, но на высокопрофессиональном уровне. С надлежащей критикой источников, etc.

И конечно, такие разыскания ценны, когда они всерьез обогащают историческую науку введением в оборот систематических справочников или доселе не рассмотренных архивных данных, или основательным критическим анализом сообщений о некотором якобы имевшем место факте.

В этом смысле ценность разысканий Карагодина для исторической науки невелика. Он установил, что дело его прадеда вели такие-то следователи Томского НКВД, и в этом принимал участие такой-то низовой персонал: шоферы, машинистки. Обогащение наших познаний о прошлом страны здесь если и есть, то минимальное. То, что в тюремной промышленности заняты следователи, конвой, низовой техперсонал, а смертный приговор приводят в исполнение палачи, знает всякий человек. Даже Солженицына для этого читать не надобно. Более того: чтобы провести человека от ареста до казни, в Англии или Франции нужен был точно такой же набор профессий.

Степан Иванович Карагодин

А реабилитацией Карагодина-прадеда в 1956 году еще советское государство признало, что обвинения по статье 58–6 были необоснованными. В самом деле: даже если, как утверждают оппоненты изыскателя, Карагодин-прадед в гражданскую войну оказывал помощь японским оккупантам, из этого никак прямо не следует, что в 1937 г. он шпионил в пользу Японии.

Факт шпионажа надо доказывать, а этого сделано не было. Но то, что очень многие объявленные японскими, польскими или английскими шпионами в действительности таковыми не были, было признано — причем на официальном уровне — очень давно. И здесь информационный досыл близок к нулю.

Так что если здесь и есть материал для историка, то лишь для совсем маленькой ссылки и совсем мелким петитом.

Что же касается такого требования к историческому расследованию, сформулированному еще Тацитом — писать sine ira et studio (без гнева и пристрастия), — то оно не выполнено вообще. Здесь сплошной гнев и пристрастие.

«Убийцы» и «палачи» идут в его текстах через второе слово на третье, а для того, чтобы окончательно явить читателю свою, как минимум, чрезмерную экзальтацию, Карагодин в своих материалах постоянно пользуется шрифтовыми выделениями: курсивы, жирный шрифт, написание слов или целых фраз прописными буквами.

Не только практикующий психиатр и не только человек, профессионально работавший с письмами трудящихся, но даже и просто опытный пользователь социальных сетей знает, что означает такой шрифтовый крик. Он диктует по меньшей мере удвоенную осторожность к сообщениям такого экзальтированного человека.

Осторожность довольно обоснованная, ибо Карагодин не ограничивается называнием имен чинов НКВД, сгубивших его прадеда, а также выражением своего сугубо отрицательного отношения к сталинскому режиму — и в первом, и во втором случае он в своем полном праве. Но он идет значительно дальше.

Камера в томском музее «Следственная тюрьма НКВД»

«Вторая часть проекта расследования — это привлечение к уголовной ответственности всех лиц, виновных в убийстве Степана Ивановича Карагодина. Абсолютно по всей цепочке: от организаторов этого конкретного убийства — членов Политбюро в Москве (во главе с гражданином Джугашвили Иосифом Виссарионовичем, 1878 года рождения, более известным под псевдонимами „Коба”, „Сталин”), до конкретных палачей в городе Томске (…). Цепочка убийц достаточно длинная — более 20 человек: организаторы, руководители, исполнители, соучастники — все. Обвинение — фактическое: группа лиц по предварительному сговору совершила массовое убийство. Сценарии этой юридической процедуры (о привлечении к ответственности) уже разработаны».

Здесь он — сознательно заимствуя или самостоятельно изобретая — воспроизводит наиболее спорную часть обвинительного заключения в Нюрнбергском процессе. Тогда, не довольствуясь вполне доказанными фактами злодеяний, обвинение настаивало на применении к подсудимым понятия «заговор», причем толкуемого в крайне расширительном смысле.

Обвинитель от Великобритании утверждал, что заговор был составлен в 1921 году при основании НСДАП, и все германские функционеры, даже и пришедшие к власти существенно позже, суть заговорщики. А главный обвинитель от СССР Роман Руденко уточнял, что «чем сложнее и опаснее задуманное преступление, тем сложнее и тоньше нити, связывающие его участников», а если «банда оказывается в центре государственного аппарата, то связи и взаимоотношения участников осложняются в величайшей мере». Иначе говоря, обыкновенные уголовные критерии (например, «по предварительному сговору») тут не вполне применимы, но заговор, несомненно, существует.

Главный обвинитель от СССР генерал-лейтенант Роман Андреевич Руденко во время выступления на Нюрнбергском процессе

Фактически в Нюрнберге подсудимых приговорили за их собственные деяния, и обвинение в заговоре не особо было нужно, но концепция осталась, что мы и видим в случае Карагодина, намеренного в рамках одного дела изобличить всех заговорщиков — от Сталина до водителя воронка. Можно бы привлечь и машинисток — Карагодин отмечает, что материалы есть и на них, но пока это не главное.

Подход понятен: как говорит Тарелкин в пьесе Сухово-Кобылина, «Всю Россию к ответу призовем!». Например, паровозные бригады, которые водили поезда с заключенными — ведь пеших этапов на Колыму и Воркуту не было, без железнодорожного транспорта не было бы лагерей — тоже состояли в заговоре со Сталиным. И машинисты, и кочегары.

Проблема, правда, в том, что ни Карагодин, ни восхищающаяся им общественность в упор не видят ст. 24 УПК РФ, в которой сказано: «Уголовное дело не может быть возбуждено, а возбужденное уголовное дело подлежит прекращению по следующим основаниям:…4) смерть подозреваемого или обвиняемого, за исключением случаев, когда производство по уголовному делу необходимо для реабилитации умершего».

Самому молодому из участников (включая машинисток и прочий техперсонал) тогдашней истории сейчас было бы не менее ста лет. Все мертвы, и поэтому говорить о юридическом иске можно лишь будучи полностью лишенным правового мышления.

Аплодировать Карагодину, как это делает один из авторов «Коммерсанта» («Никому до сих пор не приходило в голову преследовать сталинское государство с Уголовным кодексом в руках, через личное расследование и личный иск по поводу смерти члена семьи»), тоже можно лишь будучи начисто лишенным этого правового мышления.

Иосиф Сталин и Феликс Дзержинский

Причем это именно тот случай, когда мухи от котлет отделяются идеально простым способом. Расследовать и исследовать дела давно минувших дней историческим или же публицистическим способом — да Бога ради, любой благонамеренный человек будет только приветствовать. Вчинять уголовный иск мертвецам — увольте, у нас все-таки не раннее средневековье. И хороша же та прогрессивная общественность, которой такие вещи надо специально разъяснять.

Порой кажется: приди к власти десталинизаторы, и времена Леонида Ильича Брежнева станут казаться недосягаемой эпохой верховенства права.

Максим Соколов, для МИА «Россия сегодня»