07.08.2018 - 3:30

Известный российский военкор Семен Пегов об убийстве журналистов в ЦАР, особенностях профессии и любви к войне.

31 июля стало известно о том, что в Центральноафриканской Республике были хладнокровно убиты три российских журналиста, включая Орхана Джемаля, отправившихся в ЦАР на съемки документального фильма о ЧВК «Вагнер».

«На войне ярко проявляется человеческий характер, жизнь раскрывается именно там»

— Семен, почему вы решили стать именно военкором? Это же самая сложная специализация в работе журналиста.

— Когда я начинал свой журналистский путь, у нашей с вами профессии была репутация так себе. Нас называли журналюгами. Оканчивая институт, я подумал:

«Если я остаюсь в этой профессии, то мне нужно выбрать какое-то достойное направление». Для меня жизнь всегда была интересна в ее экстремальных проявлениях. Ходить на пресс-конференции и пересказывать, что там происходит — не для меня. Мне интересно добывать истории, а затем рассказывать их.

На войне ярко проявляется человеческий характер, жизнь раскрывается именно там. Поэтому я и стремился туда попасть. В итоге, в 2008 году я переехал в Абхазию — там как раз заканчивался конфликт с Грузией. И со временем в моей жизни появились другие горячие точки: Египет, Сирия, Донбасс.

— Как обычно попадают в военкоры?

— Редакции не набирают военкоров специально. Когда я пришел на Life News, я работал рядовым корреспондентом и ездил на абсолютно любые задания. Все изменилось после наводнения на Дальнем-Востоке в 2013 году. Тогда я проявил себя как человек, способный работать в экстремальных условиях.

Я начал претендовать на командировки в горячие точки. Моя первая поездка случилась в том же году — во время волнений в Египте. Там я снова проявил себя, и постепенно это направление закрепилось за мной.

Позднее я открыл собственное агентство военных новостей «WarGonzo», и теперь не только я сам езжу в горячие точки — у меня есть два корпункта в Сирии и на Донбассе.

— Получается, никакой профессиональной военной подготовки не нужно, чтобы стать военным корреспондентом?

— Есть специальные курсы — «Бастионы», но я лично их не проходил. Конечно, это хорошо и желательно, но не обязательно. Кстати, как и высшее образование для того, чтобы работать журналистом. На мой взгляд, сейчас наступили золотые времена для журналистики: не нужно диплома или дополнительных связей. Если ты по-настоящему талантлив, то делай все в интернете — вся журналистика уходит туда.

«Я шел и записывал стендап, а в это время со всех сторон падали мертвые и раненные»

— Семен, хотелось бы вернуться к вашему опыту работы в горячих точках. Действительно ли боевым крещением для вас стал Каир?

— Да, так и было. Когда я снимал в Абхазии это всегда было постфактум: произошел какой-нибудь теракт или столкновение, после чего сразу приезжаем мы, чтобы буквально по следам рассказать, что там произошло. А в Египте и Каире я оказался непосредственно внутри разворачивающихся событий. Это было абсолютно неизгладимое впечатление.

— А что из каирского эпизода вам врезалось в память сильнее всего?

— Вообще, я довольно плохо помню эту историю — видимо настолько сильно зашкаливал адреналин. Помню, что мы только прилетели в Каир и ехали в такси, чтобы доехать до гостиницы. По дороге мы увидели, что на улицах собирается большая толпа народа, и решили поинтересоваться у таксиста: «А что, собственно, происходит?».

Наш водитель пояснил, что люди собираются на митинг (это были сторонники «братьев мусульман») и, вероятно, будет конфликт с силовиками, которые собирались вернуть себе власть.

Бросив вещи в гостинице и взяв собой аппаратуру, мы побежали туда, где собирался народ. Мы не проработали и 15 минут, как началась стрельба. Вместо того, чтобы отойти и снимать на расстоянии, как сделали все умные люди, мы с моим оператором полезли в самое пекло. Я шел и записывал стендап, а в это время со всех сторон падали мертвые и раненные тела. Благо хватило ума вовремя остановиться и понять, что материала достаточно и нет смысла продолжать съемку.

— Семен, а можете вспомнить другие моменты, когда вы проходили по самому лезвию ножа?

— Таких ситуаций было много. Из раза в раз ты просто не представляешь, какая из них окажется более или менее опасной. Когда ты работаешь в Сирии на стороне армии и снимаешь боевые действия, направленные против террористов, то основная артиллерийская мощь, как правило, находится именно на стороне прогосударственных сил.

Помню, что там я снимал, как танк стреляет по вражеским позициям. А в Донбассе, я наоборот оказался в ситуации, когда танк стреляет по мне. Были кардинально противоположные ощущения.

С одной стороны, на Донбассе опаснее, потому что техническая мощь действительно колоссальная. А с другой стороны в Сирии очень легко попасть в плен — даже случайно, переезжая из одного города в другой. Террористы могут выскочить на трассу и похитить вас. Вроде бы, технически легче выжить в Сирии, но нервов там уходит больше. Все относительно.

Один из самых опасных и страшных моментов был тогда, когда мы проснулись в Славянске, а город был полностью окружен. При этом ополченцы и гарнизон уже вышли (командующий гарнизона почему-то не предупредил нас о том, что он собирается уйти). На тот момент, нас было трое русских журналистов. Город стирали с лица земли.

Все остальные редакции отозвали своих корреспондентов обратно. Нас, конечно, тоже, но мы лукавили и говорили, что не можем выехать. Нам сильно хотелось остаться до последнего. Мы были в розыске.

Если бы украинская армия зашла, а мы не успели оттуда уйти, то с нами бы никто не церемонился. Пришлось выезжать оттуда какими-то окольными путями.

— Кстати, в такие моменты не было мыслей: «Слава Богу, остался жив, больше никогда не поеду ни в какую военную командировку»? Часто задумывались над тем, что пора оставить это дело?

— Нет, не задумывался. Я думал о том, что нужно быть осторожным. Вообще, я сейчас гораздо тщательнее и внимательнее выбираю точку для командировки. Раньше это было спонтанно, на каком-то юношеском кураже. Сейчас я делаю более рациональный выбор. К примеру, на сегодняшний день самое жуткое место в Донбассе — это вершина «Дерзкая». Для того, чтобы туда попасть, вам нужно идти пешком в зоне видимости украинских военных.

То есть, вас могут засечь и расстрелять в чистом поле. Я совершил такой «круиз». А сейчас я бы туда не пошел, потому что понимаю, что там стало гораздо опаснее. Да, эта тема резонансная, но пока нет безопасного пути, я туда не отправляюсь.

— Какие воспоминания и истории у вас связаны с Донбассом?

— Прежде всего, это дружба с такими людьми, как Моторола, командир Михаил Толстых, а также Александр Захарченко, с которым мы познакомились до того, как он стал признанным лидером Донбасса. Мы с ним вместе лазали по окопам, он сам учавствовал в боях наряду с обычными бойцами. Дружба — это самое дорогое. Я многих не перечислил, там десятки людей, пусть они на меня не обижаются.

«Война вылечила меня от всяких томных подростковых депрессий»

— Эдуард Лимонов назвал вас «самым храбрым военным корреспондентом в России». А какими качествами, по вашему мнению, должен обладать военный корреспондент?

— Во-первых, я очень благодарен Лимонову за то, что он так обо мне отозвался. А что касается вашего вопроса, то, на мой взгляд, нужно прежде всего быть общительным, поскольку успех всех журналистских мероприятий зависит от твоей способности выстроить доверительные отношения с людьми.

Снимать протокол — это не слишком большое достижение военкоров. Я нисколько не задеваю достоинство ребят — они все молодцы, но таких военкоров десятки. А тех, кто снимает, так скажем эксклюзив — единицы. Главное — общительность, погруженность в тему и владение ситуацией.

— А вы можете согласиться с тем, что главная характеристика, которой должен обладать потенциальный военкор — отсутствие страха смерти?

— Я, честно говоря, не очень понимаю, что такое страх смерти. Не могу себе это объяснить.

— У вас его нет?

— Нет, он у меня наверняка есть. Я дико боюсь высоты, но мне не страшно пойти поснимать во время какого-нибудь обстрела. У всех по-разному работают эти механизмы.

Я, например, когда очень опасно, становлюсь аномально спокойным, мне хочется спать.

— То есть именно так вы боретесь со страхом?

— Не я, а сам организм. Вместо того, чтобы заволноваться или впасть в истерику, у меня происходит обратная реакция. Поэтому мне комфортно работать в состоянии стресса. Я спокойно принимаю решения и работаю. А когда мне ничего не угрожает я наоборот становлюсь более неспокойным. Это особенности моего психотипа.

«Мне комфортно работать в состоянии стресса. Я спокойно принимаю решения и работаю. А когда мне ничего не угрожает я наоборот становлюсь более неспокойным».

— Вы иначе стали относиться к смерти, после стольких лет работы в горячих точках?

— Я дорожу жизнью и очень жадно живу. На моих глазах погибло много ребят и серьезное количество друзей. Это помогло мне вынести урок о том, как важно ценить каждое мгновение, которое ты проживаешь, каждую радость. Война вылечила меня от всяких томных подростковых депрессий.

— Подготовка материала из горячей точки довольно трудоемкий процесс — важно соблюсти максимальную объективность в такой теме. Но все же, вам никогда не приходилось умалчивать какие-то факты и не вставлять их в сюжеты?

— Конечно, я умалчиваю огромное количество фактов. По простой причине: без этого не может быть доверительных отношений. Когда я говорил о том, что в нашей профессии самое главное — это доверие, я говорил об умении молчать.

Например, я узнал, от ребят, что завтра будет финальный штурм донецкого аэропорта. Я узнаю об этом за двенадцать часов. Донецкий аэропорт — это то место, которое обсуждает весь мир. Если я выдаю эту информацию, это круто? Это очень круто. Но возьмут ли меня после этого ребята на штурм? Нет, конечно.

Поскольку это крайне специфичный род деятельности, ты не имеешь возможности рассказывать обо всем, что происходит. Прежде всего, это угрожает жизням тех людей, которые находятся с тобой на фронте. Да и твоей жизни тоже. Поэтому есть много вещей, которые остаются за кадром.

«Я обратил внимание на следы от пуль у Саши Расторгуева — три попадания точно в сердце»

— После убийства в ЦАР трех российских журналистов власти вспомнили о законопроекте, призванном защитить сотрудников редакций, работающих в горячих точках. Как вы считаете, он правда поможет? И если бы его приняли раньше, на ваш взгляд, недавней трагедии можно было бы избежать?

— Я не знаю, что написано в этом законопроекте. Как они будут нас защищать? Я этого не понимаю. Но, если они примут закон, согласно которому, семье журналиста, погибшего в горячей точке, будет положена какая-то финансовая помощь, то это будет супер. Когда я работал, нас страховал работодатель.

Если государство об этом позаботится, то будет здорово. Но я не понимаю, как государство может обеспечить безопасность журналиста, который отправляется в горячую точку.

— Вопрос по той же теме: уже было высказано несколько версий относительно причин произошедшего (их профессиональная деятельность, ограбление и т. д.). Какая версия вам кажется наиболее реальной? Возможно, у вас вообще другой взгляд на произошедшее?

— Я, честно говоря, не большой эксперт, но, когда я смотрел фотографии с места событий, то мне показалось (я, подчеркиваю — показалось), что на теле Орхана есть следы от ножевых ранений. А если есть следы, то вероятно, это можно назвать пытками. Смерть не наступила мгновенно, в результате расстрела. Я обратил внимание на следы от пуль у Саши Расторгуева: у него три попадания точно в сердце.

Такого точного попадания не может произойти, когда людей расстреливают очередью.

Скорее всего, с ними предварительно пообщались, а уже потом целенаправленно застрелили. То есть, версия ограбления, на мой взгляд, здесь не совсем складывается. Я думаю, что ребята попали под замес: их случайно остановили, а затем, побеседовав и поняв, что это русские ребята, вот таким образом поиздевались в знак развивающегося конфликта между инструкторами и местными группировками. Это одна из моих версий, но вариантов, конечно, может быть масса.

«Когда я работал, нас страховал работодатель. Если государство об этом позаботится, то будет здорово. Но я не понимаю, как государство может обеспечить безопасность журналиста, который отправляется в горячую точку».

— Орхан Джемаль, погибший в ЦАР, открыто говорил о том, что он любит войну. Что вы думаете о его отношении к этому страшному явлению? Как вообще можно любить войну и считать ее «свободой»?

— Мне близка его позиция. Война интересная, ее можно любить за определенную степень искренности, которая присутствует только там. Людям темпераментным (каким и был Джемаль) импонируют эти условия.

Плюс, задача журналиста состоит в том, чтобы выстроить справедливую линию, справедливый рассказ о том, как все происходит на самом деле. Войну можно любить за стремление к справедливости.

— После произошедшего с вашими коллегами в ЦАР вы не задумывались о том, чтобы уйти из военной журналистики?

— Конечно, нет. Вообще, я задумываюсь над тем, чтобы поехать в ЦАР.

Читайте также: «Это русские ВКС!» — мощнейший взрыв у авиабазы США напугал военных и едва не вызвал ядерный Апокалипсис

Варвара Бахтыбаева, Лина Саримова