19.06.2021 - 8:15

Испытываешь какое-то необыкновенное возбуждение, подъём всех душевных сил, когда тебе удаётся подметить какое-то явление, описать, выразить в виде формул и, наконец, понять суть. Такое же чувство тебя охватывает, когда делаешь какой-то эксперимент и вдруг начинаешь получать совсем не то, что ожидал. Это неожиданное столкновение с тайной словно электризует тебя, заставляет собрать все силы, чтобы проникнуть в неё и решить загадку.

Ю. Б. Харитон

Для меня это в первую очередь — школа жизни. Вся она, сознательная и творческая, прошла под руководством и влиянием Юлия Борисовича. Он — великий учитель, потому что не признавал кривды, только правда, всегда и во всем! И, прежде всего, учил собственным примером, своим стилем руководства. Им создано множество направлений в современной науке. И именно они, а не только ядерные заряды, определяют лицо «Арзамаса-16».

 Академик Юрий Трутнев

Я приехал сюда в 1954-м и буквально через три недели начальник отдела взял меня с собой на совещание к Харитону. Я должен был докладывать результаты своей работы. Рассказал о том, что сделал и что задумал на ближайшее будущее. Меня поразило, что Харитон понял меня буквально с полуслова и тут же предложил свой вариант решения. Уже тогда я понял, насколько неординарен наш руководитель. Общение с ним каждый раз давало новый импульс работе, я это почувствовал на первой же встрече. Творческие импульсы необычайно стимулируют работу, они заставляют постоянно думать, что в конструкторской деятельности совершенно необходимо. Точно так же, как и в научной… Харитон детально вникает в любую проблему и не оставляет ни одного вопроса не понятым до конца. Он никогда не откладывает выяснение загадки на будущее, а предпочитает вносить ясность сразу же. Поэтому с Харитоном, с одной стороны, работать просто, а с другой — необычайно трудно…

Главный конструктор Станислав Воронин

Создание ядерного и водородного оружия — это комплекс сложнейших технологических процессов, требующих знания всех разделов физики. Благодаря «школе Харитона» эта сложнейшая наука, не говоря уже о технике, достигла в Федеральном ядерном центре высочайшего уровня. Чтобы этого добиться, потребовалось несколько десятилетий невероятных усилий, прежде всего от Харитона. Он очень скрупулезно и последовательно отбирал специалистов, воспитывал их.

Директор Федерального ядерного центра Владимир Белугин

Хочу еще раз напомнить принцип Харитона: «Знать в десять раз больше!» Это не просто красивое выражение — это реальность. Именно благодаря такому принципу тот научный коллектив, который сложился в «Арзамасе-16», не замкнулся на решении узких проблем. Такая идеология создала предпосылки для реализации в наши дни тех идей и научных направлений, которые были начаты давно. Результаты нашей работы не только в прошлом, мы будем ощущать их и в ближайшие годы…

Академик Александр Павловский

Этот маленький щуплый человек, а таким он оставался всю жизнь, был нужен Сталину и Берии, Хрущеву и Брежневу, Горбачеву и Ельцину — всем, кто стоял во главе нашего государства. СССР, а затем и Россию, нельзя было бы называть великой державой, если бы не труд и не подвиг Юлия Борисовича Харитона, академика, трижды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, главного конструктора и научного руководителя проекта создания ядерного и термоядерного оружия.

Я. Голованов

Продолжаю публикацию цикла материалов о людях, которые были малоизвестны широкому читателю при жизни в силу специфики их труда, внёсших неоценимый вклад в то, что наша держава до сих пор вопреки всему существует на Земле: вопреки сложившемуся политическому и экономическому раскладу в нашем переменчивом мире в этот беспокойный период, вопреки желаниям и «здравому» смыслу окружающих нас «партнёров», которые в мыслях и своих нескромных желаниях уже неоднократно нас похоронили и разорвали на несколько частей и неистовых «друзей», сейчас продающих, а то и уже предавших нас и наше государство по имени Россия…

Есть теория шести рукопожатий. Согласно ей, любой из землян может пожать руку абсолютно любому другому жителю нашей планеты максимум через шесть рукопожатий.

Теория шести рукопожатий

Так вот, с великим российским физиком Юлием Борисовичем Харитоном мне повезло «пожать руку» всего через одно рукопожатие. Мой наставник и учитель, руководитель дипломного проекта в ЦКБ Георгий Яковлевич, выпускник МИФИ начала 70-х уже прошлого века работал в Сарове и был учеником этого великого физика.

Благодаря этому факту через одно рукопожатие мне повезло «пожать руку» самому Юлию Борисовичу Харитону, а через два рукопожатия — умозрительно удалось «пожать руку» Иосифу Виссарионовичу Сталину, Лаврентию Павловичу Берия и академику Игорю Васильевичу Курчатову.

Итак, сегодня наш разговор пойдёт о Юлие Борисовиче Харитоне.

Из интервью Харитона Ю. Б. Голованову Я.К. «Человек и бомба», опубликованного в газете «Комсомольская правда» от 26.02. 1994 г.:

— А там, на полигоне, Вам никогда не было страшно?

— Да, пожалуй, нет… Страшно не было…

— Ну, а когда земля дрожит, птицы слепые летают, когда танки кувыркаются по степи как спичечные коробки от щелчка, когда «гриб» этот ужасный поднимается, не было такой мысли: «Господи, что же я наделал…»

— Так ведь надо… — наконец после долгого молчания сказал он с мягкой грустной улыбкой.

Юлий Борисович Харитон родился в Петербурге 14 февраля (27 февраля по новому стилю) 1904 года в еврейской семье.

Фамилия Харитон греческого происхождения, в переводе с древнегреческого означает красота, благодать.

Его отец, Борис Осипович Харитон, получил юридическое образование, занимался издательской деятельностью, работал журналистом в популярных газетах Феодосии, Петербурга, а в советское время — В Латвии, в Риге.

Дед, Иосиф Давидович Харитон, был купцом первой гильдии в Феодосии, торговал сахаром. Сестра отца, Адель Иосифовна Харитон, была замужем за историком Юлием Исидоровичем Гессеном (их сын — журналист и сценарист Даниил Юльевич Гессен).

Мать Юлия, Мирра Яковлевна Буровская (во втором браке Эйтингон; 1877–1947), была актрисой (сценический псевдоним Мирра Биренс), в 1908–1910 годах играла в МХАТе. Она играла во МХАТе Митиль в «Синей птице» Метерлинга, для этой роли она весьма подходила, будучи миниатюрной и изящной женщиной.

Родители жили нервно, на два дома — в Петербурге и Москве. Фактически родители так и не жили единой семьёй. Объединялась семья летом на даче под Петербургом. Родители развелись в 1907 году. Когда Ю.Б. Харитон был ребёнком, его мать в 1912 году вторично вышла замуж за психоаналитика Марка Ефимовича Эйтингона и уехала в Германию.

В Германии Юлий увиделся с матерью только через пятнадцать лет на обратном пути в Советскую Россию после учёбы в Кембридже.

Из Германии мать с мужем в 1933 году уехали в Палестину. Мирра Яковлевна умерла и похоронена в Иерусалиме в конце 40-х годов.

У Юлия было две старших сестры — Лидия 1900 г. р. и Фанни 1901 г. р., от первого брака отца с Фанни Моисеевной Рогальской, умершей при рождении второй девочки. Воспитанием детей занималась эстонка бонна Ролли.

Отец воспитывал сына сам. Борис Осипович закончил юридический факультет Киевского университета Святого Владимира, был либералом, работал в газете кадетов «Речь», главными редакторами которой были Милюков и Гесссен.

В воспитании Юлия принимала самое деятельное участие воспитательница — бонна Ролли, которая обучала Юлия немецкому языку (эстонка из Дерпта Розалия Ивановна Лоор).

Жили Харитоны тогда в Петербурге на 5-й Рождественской улице. Отец был большим любителем карточной игры и заядлым посетителем клубов. Играл естественно с переменным успехом, а чаще вообще без оного. Поэтому Ролли, ставшей фактически домоправительницей семейства, нелегко удавалось сводить концы с концами.

Отец имел политические взгляды близкие к кадетским, за «неугодные» публикации его сажали в «Кресты», а после революции избрали директором Дома Литераторов в Ленинграде.

Однако он был настоящим либералом, большевикам он тоже не нравился, уехал в Ригу, издавал газету «Сегодня», но и там в 1940 году его арестовали и отправили в лагерь. В конце 40-х — начале 50-х годов Юлий Борисович часто виделся с Лаврентием Берия, в чьем ведении находились все лагеря Советского Союза, и мог поинтересоваться судьбой отца, но не поинтересовался.

Он говорил, что понимал, как это тогда могло негативно отразиться на его работе…

Дед Иосиф очень любил внука, который был единственным возможным продолжателем рода. По воспоминаниям называл  ЮБ «звезда очей моих», подарил первый в его жизни простенький однооктавный музыкальный духовой инструмент «корнет-а-пистон».

Дед также подарил Юлию двухтомную библию на древнееврейском и русском языке, которую Юлий Борисович подарил своему внуку Алёше. По признанию ЮБ он смог осилить только четверть первого тома и дальше некоторые фрагменты (так же было непозднее с Кораном и Евангелием).

По рассказам бабушки, при деловой поездке в Австрию дед Иосиф Давидович подвергся нападению грабителей, но, использую револьвер, смог отбиться от грабителей, отпугнув их выстрелами. Когда у деда в Феодосии бывали многочисленные гости, дед с гордостью просил внука декламировать стихи, которые внук знал в великом множестве.

Мальчишку интересовало все: история, физиология, физика. В конце концов победила физика. Гувернантка-эстонка учила его немецкому языку. А главным языком науки в те годы был немецкий.

В 1915 г. был нанят толковый студент-репетитор. Затем найдено недорогое коммерческое училище хозяином и директором которой был Николай Карлович Эрдель. Тут пришло время революции 1917 года.

Времена настали очень голодные, поэтому с 13 лет Юлий Харитон поступил на работу — сначала в библиотеку письмоводителем. Прыгая через класс, он окончил школу на базе училища в 15 лет.

В 15 лет стал учеником механика в железнодорожной телеграфной мастерской. В 1915 году Юлия одновременно определяют в реальное училище Гуревича, курс которого он завершает в 1919 году.

По окончании реального училища в 15 лет пытался поступить в Технологический институт, куда его не взяли по молодости. Ему пришлось год проработать учеником-механиком в железнодорожной телеграфной мастерской, в которой он освоил устройство и ремонт многочисленного оборудования железной дороги, научился работать на токарном станке.

В 1920 году поступил в Политехнический институт. Юлий жил в центре Петрограда, а институт был на окраине. Нередко студент Харитон добирался до Политехнического пешком — а это восемь километров! Занятия шли в неотапливаемых помещениях, студенты сидели кто в бушлате, а кто и в телогрейке. Но тут входил профессор в пиджачной паре и белоснежной сорочке.

Харитон вспоминал:

«Мне повезло, я попал в тот поток, где курс физики читал Абрам Федорович Иоффе. Прослушав две-три его лекции, я понял, что самое интересное — не электротехника, которой я в то время увлекался, а физика… И не я один, а буквально вся аудитория замирала и с волнением слушала то, что говорил Иоффе. Я перешел на новый физико-механический факультет.

Закончился учебный год. Ряду студентов он поручил за лето составить и в дальнейшем прочитать на семинаре рефераты. Мне досталась тема: работы Резерфорда в области строения атома… Это было мое первое знакомство с ядерной физикой, интерес к которой никогда уже потом не покидал меня».

В это время Юлий частенько посещает возглавляемый отцом дом литераторов, где слушает выступления Маяковского, Блока, Гумилёва, Мандельштама, Федина.

В 1921 года студент Харитон начинает работать в Физико-технологическом институте в лаборатории Николая Николаевича Семенова. Однажды будущий Нобелевский лауреат пригласил первокурсника прогуляться по парку и как бы невзначай предложил работать в лаборатории, которую он создавал в Физтехе. Одной из первых научных работ юного исследователя стало изучение конденсации металлических паров на поверхности.

В 1922 году власти закрываю Дом литератора в Ленинграде. После ареста и следствия, отец Юлия вместе со многими литераторами и философами покидает Ленинград на «философском» пароходе вместе с Бердяевым и профессором Лосским.

В 1925 году Юлий закончил физико-математический факультет, как говорится в автобиографии — «со званием инженера-физика».

Спустя год молодой специалист Юлий Харитон едет в научную командировку в Кембридж (Великобритания). В Кавендишской лаборатории он два года работает под руководством Э. Резерфорда и Д. Чедвика и в 1928 году защищает докторскую диссертацию на тему «О счете сцинтилляций, производимых альфа-частицами».

Знакомится с Томсоном и пребывающим там Петром Леонидовичем Капицей. В Кавендишской лаборатории он посещает Kapitsa Club, в котором общается с уже известными физиками — Слатером, Петром Капицей и др.

В это время навсегда Ролли уезжает из Ленинграда в Эстонию — её вызвали к себе родственники из Дерпта (Тарту), и больше они не виделись.

— В 1928 году, возвращаясь из Англии от Резерфорда через Берлин, — вспоминал Юлий Борисович, — я удивился, как легкомысленно немцы относятся к Гитлеру. Тогда я понял, что надо заниматься взрывчатыми веществами и вообще оборонными проблемами. 

Я изучал процессы детонации и динамики взрыва и нашел тот предельный размер, при котором реакция успеет возникнуть до того, как вещество разлетится…

Семенов обладал фантастической интуицией. До 1939 года, еще до открытия деления урана, он что-то чувствовал, говорил, что ядерный взрыв возможен, а в 1940 году его молодой сотрудник Дубовицкий отвез письмо Семенова с изложением принципа действия атомной бомбы в управление наркомата нефтяной промышленности. Почему нефтяной? А куда надо было тогда везти такое письмо? Не знаю. Там его и потеряли…

Вернувшись на родину, Харитон возобновляет исследования в руководимом Н.Н. Семеновым физико-химическом секторе Физико-технического института и вскоре приступает к систематической работе над вопросами теории взрывчатых веществ.

Он организует лабораторию взрывчатых веществ, где и проводит свои исследования.

До Харитона ученые изучали эту группу веществ либо с точки зрения химического состава и технологии их производства, либо исходя из их разрушительного действия.

Юлий Борисович впервые затронул вопрос о самом, по выражению Я. Зельдовича, интимном моменте химического превращения холодного взрывчатого вещества в горячие продукты взрыва.

Он мог продолжить работы по изучению конденсации паров, начатые еще до «английской» стажировки, мог заняться вопросами кинетики химических реакций, но выбрал очень сложную тему: изучение взрывчатых веществ, которые нужны были и военным, и разработчикам новых месторождений, и строителям мощных гидроэлектростанций. Особую сложность эксперименту придавало то, что нужно было регистрировать быстропротекающие процессы.

Харитон установил закон возможности детонации: время химической реакции в детонационной волне должно быть меньше времени разлета сжатого вещества. А для времени разлета легко можно дать простую оценку, поделив диаметр заряда на скорость детонации.

Из этого фундаментального закона вытекало важное следствие: одно и то же вещество, взятое в виде тонкого цилиндра, окажется пассивным, но в большой массе может взорваться.

Юлий Борисович первым сформулировал основной принцип, применимый и к взрыву: химическую реакцию нужно рассматривать как процесс, протекающий во времени, а не как мгновенный скачок из начального в конечное состояние. Все исследователи до него рассматривали взрыв именно как скачок, абстрагируясь от кинетики химической реакции.

В это время Юлий Харитон женился на актрисе театра Вольной комедии — Балаганчика под руководством гл. режиссёра Н.В. Петрова Марии Жуковской (Мусе — как он с любовью называл её на протяжении их продолжительной счастливой семейной жизни).

Из воспоминаний Ю. Б. Харитона:

«Писать удается редко, и я могу не успеть написать о моей дорогой жене Марии Николаевне, благодаря которой я прожил такую счастливую жизнь.

В молодости Мусенька была очень хороша собой: и лицом, и пропорциональной стройной фигурой, еще улучшенной годами балетной тренировки, и удивительно изящной формой рук и ног. Мусенька очень обогатила мой духовный мир.

Смолоду я плохо знал и понимал музыку. А Мусенька хорошо знала и чувствовала музыку и многому меня научила, вовлекая в походы в филармонию и обсуждая услышанное.

В старости особенно ярко были видны ее душевные качества и интеллект. С моими друзьями и с друзьями и знакомыми нашей дочери Таты и ее мужа Юры Семенова у Муси были свои отношения, часто более задушевные, чем мои…»

Жена Харитона рассказывала, что, когда ему было около тридцати, у него случился сердечный приступ.

Врач, осмотрев его, осведомился: «Молодой человек, в каком вы классе?» — «Я окончил школу…» — «Да что вы? В таком случае, на каком курсе?» — «И институт тоже окончил…» — виновато прошептал Харитон. О стажировке в Англии и многочисленных научных публикациях он умолчал.

В 1929 году Сталин сформулировал задачи: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Страна двигалась по всем направлениям — индустриализация, коллективизация.

Ученые пытались внушить руководству мысль о том, что физика обеспечит основу техники будущего. С этим никто не спорил. Но плохо было то, что ученые сохраняли интеллектуальную независимость. Академик Френкель договорился до явной ереси по тем временам: «Ни Энгельс, ни Ленин не являются авторитетами для физиков».

Физики, в отличие от ученых других, более «понятных» областей, верили, что они и без партийного руководства смогут понять, какие теории верны и какие проблемы интересны.

Они считали себя частью мирового научного сообщества. Харитон, к примеру, два года работал в Кембридже, подготовил докторскую диссертацию под руководством нобелевских лауреатов Резерфорда и Чэдвика.

Не случаен был разгром Харьковского УФТИ, который посещали Нильс Бор, Джон Кокрофт и Поль Дирак. УФТИ вышел из Ленинградского физтеха, где работал Харитон. Были расстреляны лучшие ученые — Шубников, Розенкевич, Горский, арестованы Лейпунский, Обреимов, самый сильный советский теоретик Ландау…

В начале 30-х годов считалось, что ядерная физика не имеет никакого отношения к практической пользе. Так думали даже великие Резерфорд и Ферми. И мысль учителя Харитона академика Абрама Иоффе о том, что ядерная энергия может привести человечество через две сотни лет к решению проблемы энергетического кризиса, была чрезвычайно смелой.

В 1932 году в СССР было принято решение о расширении исследований по ядру. Но даже отдаленных мыслей об использовании нового вида энергии для военных целей ни у кого не было.

На рубеже 1930–1940-х годов в США и Германии сделали фундаментальные работы по самоподдерживающейся цепной реакции и расщеплению ядра. Но и наши физики имели достижения.

Важную теоретическую работу сделали Юлий Харитон и Яков Зельдович: были определены условия, при которых происходит ядерная цепная реакция.

Еще в 1925 году Харитон выполнил работу, которая дала начало исследованиям ветвящихся цепных реакций, за что Николай Семенов в 1956 году получил Нобелевскую премию.

Но были также отличные исследования Петржака, Флерова, Курчатова, Френкеля, который сделал первую советскую работу по делению ядра, что было значительно важнее его критического отношения к Энгельсу и Ленину. Иногда опыты проводились на станции метро «Динамо», чтобы исключить влияние космических лучей.

В 1939 году будущий нобелевский лауреат Игорь Тамм сказал о работе Харитона и Зельдовича: «Это открытие означает, что может быть создана бомба, которая разрушит город в радиусе 10 километров».

В 1940 году Иоффе заметил: «Вы говорите о необычайной дороговизне. Но если речь идет о том, чтобы сбросить полтонны урана и взорвать половину Англии, тут о дороговизне можно не говорить».

В отличие от американских и немецких физиков, которые сумели убедить свои правительства в необходимости работы над новым сверхоружием, советские ученые с такими идеями к руководству не обращались.

В итоге мы отстали с атомной бомбой на несколько лет, что во многом предопределило дальнейший ход мировой истории. Говорить о вине ученых проще всего. С равным успехом можно говорить о вине общества, где наука не востребована и не умеет говорить с властью.

В конце 1930-х годов в заключении оказались все советские ракетчики во главе с Королевым, которые досаждали генералам новыми и непонятными вооружениями, но и допускали большие траты финансовых средств. В тюрьме оказался и авиаконструктор Туполев, допустивший халатность при закупке в США документации на американский самолёт, приведшей к значительным материальным и временным затратам при переводе документации в метрическую систему, принятую в СССР и большинстве стран Европы.

Так что больше резона говорить о взаимодействии власти и науки — и власть от недоверия теряет, и наука.

Но были и объективные причины невнимания (недосмотра?) СССР к атомной перспективе. В 1928 году Харитон побывал у матери в Германии. Он был поражен количеством фашистской литературы. Муж матери, известный профессор-фрейдист Эйтингтон сказал: «Это чепуха, над ними все смеются, это просто мода. Через несколько лет о них забудут».

На Запад эмигрировало много ученых из Германии, которые принесли слухи о нацистской атомной бомбе. Запад оказался втянутым в войну с Германией.

Власти СССР же после подписания пакта Молотова–Риббентропа пребывали несколько в успокоенном настроении.

Этот пакт привел к прекращению обмена информацией с западными физиками. (Харитону и Зельдовичу не дали Сталинскую премию, поскольку на работу не было реакции из-за рубежа, который молчал, чего советские учёные не узнали, уже из конспиративных соображений).

В марте 1940 года в Англии появился секретный меморандум «О конструкции супербомбы, основанной на цепной ядерной реакции».

И все же какая-то информация до наших ученых докатывалась. В 1940 году по инициативе старейшего академика Вернадского (его сын жил в США) создали комиссию по изучению вопроса: сколько в стране запасов урана? В комиссию от физиков вошли Курчатов, Капица, Иоффе, Вавилов, Харитон. Геологи признались: в отсутствие спроса единственный рудник закрыт, запасы урана неизвестны.

В 1939–1940 годах совместно с Яковом Зельдовичем Харитон выполнил цикл работ по цепному распаду урана. Эти работы были «внеплановыми», физики трудились вечерами. Конечно, тогда они не думали о бомбах, и нейтронно-ядерные цепные реакции казались им красивой, но отвлеченной областью физики.

Статьи Харитона и Зельдовича были опубликованы в журнале «Успехи физики» и «Журнале экспериментальной и теоретической физики».

Зельдович впоследствии заметил:

«От этих работ остался в силе основной вывод: реакция не идет в металлическом уране, в окиси урана, в смесях урана с обычной водой, здесь нужно обогащение урана легким изотопом. В этой связи большое значение приобрела работа Харитона, проведенная им в 1937 году, установившая закономерности разделения изотопов путем центрифугирования».

Приблизительно в то же время ядерными исследованиями занялся и Игорь Курчатов, оставив физику твердого тела.

Харитон писал по этому поводу:

«Этот поворот многих из нас удивил. Он действительно был очень резким и внезапным. Его работы по сегнетоэлектрикам были изящны и красивы — образец настоящего классического исследования. Поразительно, насколько быстро он вошел в новую область. Он сумел выделить узловые вопросы, которыми следовало заниматься, собрал оборудование и включился в серьезный эксперимент. Это было время очень напряженной работы, чувствовалось, что начинается что-то совсем новое и важное».

Теплым летним вечером 21 июня 1941 года физики шли на банкет по случаю присуждения Николаю Семенову Сталинской премии. Харитон и его друг размышляли о… войне. Они говорили, что, скорее всего, она в этом году уже не начнется, поскольку лето уже в самом разгаре, а если бы Гитлер хотел напасть, то он сделал бы это весной. «Если завтра война, если завтра в поход…» — неслось из репродуктора.

А 22 июня, под утро воскресного дня, раздались первые залпы войны!..

Харитон снова обращается к взрывчатке. Он консультирует Наркомат обороны и Наркомат боеприпасов по вопросам, связанным с расшифровкой новых образцов вооружений противника и теоретического обоснования работ по вооружению Советской армии.

В 1941–1942 годах советская разведка стала получать сведения о том, что в США и Германии в строжайшей тайне разрабатывается невиданная доселе бомба. Около полугода не доверявший всем и вся Берия не докладывал об этом Сталину.

28 сентября 1942 года Сталин подписал распоряжение о возобновлении в СССР работ по урановой проблеме.

Курчатов составил список участников проекта: Алиханов, Кикоин, Харитон, Зельдович.

В 1943 году Курчатов предложил возглавить группу по работе над конструкцией бомбы Харитону.

Тот поначалу отказывался, его захватила другая работа — современное минное и противотанковое оружие. Но Курчатов убедил Харитона: нужно думать о будущей безопасности страны и нельзя упускать время.

Наконец, Сталин, который понимал, что кадры решают все, снимает с поста руководителя атомного проекта Молотова и назначает Берию.

О его роли в создании советского атомного оружия все ученые, Харитон в том числе, отзывались очень высоко: Лаврентий Павлович — отличный для того сложнейшего периода нашей истории администратор.

Когда по примеру генетики намечалось избиение чуждой марксизму квантовой физики, Харитон пожаловался Берии, что это затрудняет работу над оружием. Берия вспыхнул: «Мы не позволим засранцам мешать вашей работе!»

Неоднократно Харитон добивался у Берии «прощения» идеологически проштрафившихся физиков.

Берия хмуро спрашивал: «Он вам очень нужен?» Но однажды Берия сказал главному конструктору: «Юлий Борисович, если бы вы знали, сколько донесли на вас!» Помолчав, добавил: «Но я им не верю».

«И вот однажды (в 1943 году) меня пригласил к себе Игорь Васильевич — вспоминает Юлий Борисович, — предложил перейти работать к нему. Война в разгаре. Мы занимаемся нужным для победы делом — и вдруг такое предложение! Я возражаю: считаю своим долгом до конца войны работать для фронта… А Курчатов в ответ: нельзя упускать время, победа будет за нами, а мы должны заботиться о будущей безопасности страны…»

Так начинался «урановый проект».

Вместе с Яковом Зельдовичем они пытались определить критическую массу урана-235. Получалось около 10 килограммов. (Американцы тоже писали, что для бомбы нужно 12 килограммов экаосмия). Они ошиблись в 5 раз, но именно эта ошибка вселила в них уверенность: бомбу сделать можно!

Работы развернулись в окруженном колючей проволокой городе, который назывался «Арзамас-16». Физики и инженеры работали день и ночь. Параллельно разведчики с Лубянки поставляли Курчатову материалы от своих зарубежных резидентов.

Довольно подробная информация пришла, как известно, из США от Клауса Фукса. Он прислал описание «их» бомбы.

Но скопировать ее, просто создать дубликат американской, было невозможно. Фамилию Клауса Фукса не знал даже Курчатов. Он читал его материалы, вроде бы все, что делали американцы было логичным, и, все-таки, Курчатова не оставляла мысль, что это может быть некая коварная шпионская игра, что путь, указанный неведомым зарубежным единомышленником, заведет наших физиков в тупик.

Следовало просчитать все процессы, которые происходят в бомбе, рассчитать все давления. Поэтому все данные Фукса проверялись и перепроверялись.

Харитон создал две группы, проводившие измерения. Они работали параллельно. На определенном этапе к физикам подключились взрывники. И, тем ни менее, Харитон считает, что Фукс сэкономил не меньше года работы над нашей бомбой.

Физики работали под непосредственным руководством Берии, имевшего богатый опыт создания различных «шараг».

Он не скрывал, что в случае провала атомного проекта, всех физиков посадят или расстреляют, открыто называл их «дублеров»: механика Алексея Ильюшина, математика Михаила Лаврентьева, физика Абрама Алиханова.

Ядерщики отличались от ученых-заключенных разве что тем, что не ночевали в тюрьме. Завеса строжайшей секретности, особый режим, при котором они проводили исследования, личная ответственность за государственные секреты делали физиков людьми подневольными. Их обеспечивали всеми необходимыми материалами и аппаратурой, а иногда принимали в Кремле.

Поначалу с приборами было тяжело. Кварц для осциллографа купили на Тишинском рынке в Москве. Часть приборов вывезли из Германии. Но самое главное — в 1945 году в Германии после детективных поисков на кожевенном заводе удалось найти склад солей урана. В поисках участвовали Харитон и Зельдович, которых по этому случаю обрядили в полковничью форму. Все другие склады, где тоже мог быть уран, будто по досадному совпадению разбомбили союзники.

Через несколько лет член Политбюро Лазарь Каганович недовольно назвал «атомные города» курортами.

Но в 1946 году Сталин говорил, что атомную бомбу надо получить как можно скорее, без оглядки на затраты.

У Америки бомба уже была. Взрыв японской Хиросимы стоил жизни 120 тысячам человек…

Так выглядели улицы Хиросимы после взрыва ядерной бомбы 6 августа 1945

Вот как об этом рассказывает сам Юлий Борисович:

«Меня пригласили в кабинет, там было много народа. Захожу, а Сталина не вижу… Берия как-то засуетился, потом пальцем показывает в сторону. Смотрю — Сталин. Очень маленький человек… Я впервые его видел, а потому рост его удивил меня. Меня попросили рассказать о первой бомбе. „А нельзя ли вместо одной большой сделать несколько маленьких?“» — спросил Сталин. Вопрос, конечно, наивный — он свидетельствует, что Сталин не разбирался в ядерной физике. «Нет», — ответил я».

Уже после смерти Сталина они поняли, что можно. Все последующие годы работа над атомным оружием шла в трех направлениях: 1) сокращение веса заряда, 2) увеличение его мощности и 3) повышение надежности. Никакой информацией о водородной бомбе «Арзамас–16» не располагал. Нашу водородную бомбу сделал Андрей Сахаров в 1953 году.

Харитон считал, что настоящим оружием она стала двумя годами позже, когда ее сбрасывали с самолета. Она была эквивалентна 3 миллионам тонн тротила. Харитон считал, что не было никакой необходимости взрывать водородную бомбу в 50 мегатонн на Новой Земле. В принципе, к этому моменту с бомбой все было уже ясно…

После назначения руководителем КБ–11 Ю. Б. Харитон привлек к разработке атомной бомбы ряд ведущих сотрудников ИХФ, профессоров Я. Б. Зельдовича, Д. А. Франк-Каменецкого, К. И. Щелкина, многих других ученых из этого и смежных институтов, в т. ч. Л. Д. Ландау из Института физпроблем. В то же время ЮБ отказался от предложенного ему административного поста директора строящегося ядерного центра, им был назначен генерал П. М. Зернов.

От титула «отец ядерной бомбы» Харитон отказывается. Хотя не отрицает, что конкретно созданием бомбы, всей физикой руководил он.

Из Арзамаса–16 он управлял процессом создания ядерного и водородного оружия во всем СССР. Всю жизнь он работал без выходных, нередко — по 18 часов в сутки, поражая работоспособностью коллег и родных.

Но из всех созданных в Арзамасе–16 «изделий» наиболее дорога была Юлию Борисовичу та самая первая советская атомная бомба, которая сделала его родину ядерной сверхдержавой.

Харитон вспоминал, как в составе специальной комиссии вместе с Исааком Константиновичем Кикоином в 1945 году посетил поверженную Германию:

«Мы беседовали с немецкими физиками, поняли, что работа по созданию оружия была у них на невысоком уровне. Ведь даже Гейзенберг не поверил, что американцы взорвали атомную бомбу! Мы начали искать уран в Германии. На одном из складов он был совсем недавно, но военные вывезли его как краску — ведь окись урана ярко-желтого цвета. На границе с американской зоной нам все-таки удалось обнаружить приблизительно 100 тонн урана. Это позволило сократить создание, первого промышленного реактора на год».

КБ–11, объект № 550, Кремлев, Москва, центр–300, Приволжская контора, Арзамас–75, Саров, Арзамас–16 — в разные времена так называлось место, где в 1946 году было создано сверхсекретное конструкторское бюро по разработке атомного оружия.

Его называли советским Лос-Аламосом по аналогии с местом, где находился подобный американский центр. (Любопытно, что в 10 км от нашего Лос-Аламоса стояла деревня Аламасово.) Когда-то здесь жил Серафим Саровский — один из самых почитаемых на Руси святых, был знаменитый монастырь, куда приезжал последний император Николай II с семьей.

В годы войны на территории монастыря расположили небольшой оружейный завод. А в 1946 году сюда прислали тысячи заключенных и рабочих, которые ударными темпами возводили ядерный центр. Многие церкви были разрушены.

Надо «перехаритонить» Оппенгеймера — так говорили в Арзамасе.

Роберт Оппенгеймер — руководитель американского атомного проекта, работал в Кембридже в те же годы, что и Харитон, научный руководитель и главный конструктор советского атомного проекта с 1946 по 1992 год.

ПРОТИВОСТОЯНИЕ Оппенгеймер — Харитон

Многие удивлялись: почему Курчатов «позвал» на Арзамас Харитона — мягкого, интеллигентного человека, который совсем не походил на начальника сталинских времен? Он был старорежимно вежлив, никогда не садился раньше другого человека, всегда подавал пальто, самым страшным ругательством в его устах было «черт!»

Но Харитон обладал чертой, которая отмечалась всеми, кто знал его, и отличала ото всех, кто работал рядом: феноменальная ответственность.

Как говорил один из известных физиков, такой ответственностью отличался еще только президент Академии наук Сергей Вавилов.

Совпадение ли, что брат Вавилова и отец Харитона погибли в тюрьмах НКВД?

Харитон наизусть знал тысячи чертежей, которые сопровождали каждое изделие. Он сидел в кабинете до глубокой ночи, но в 8 утра всегда был на работе.

Коттедж в Сарове в котором жил и работал Харитон

Долгие совещания по выходным были обычным явлением, он мягко и застенчиво извинялся перед сотрудниками за очередной вызов, передавал привет их женам.

Он проверял каждую деталь перед испытаниями и, к примеру, лично возглавлял разработку нейтронного запала для первой бомбы.

Он стал еще более въедливым, изводя сотрудников проверками после первого отказа на испытаниях в 1954 году. Говорили, что у него совсем испортился характер. Нет, не испортился — сам того не ведая, он возвел ответственность в культ.

Рискуя впасть в недопустимый по нынешним временам пафос, надо сказать, что Харитон и все другие ученые сознавали, что они не просто создают атомную, а потом и водородную бомбу, но работают над оружием сдерживания, которое сделает невозможным одностороннее применение ядерного оружия и, значит, сохранит мир.

Теми же мотивами руководствовались западные ученые, которые шли на контакт с советской разведкой. По многочисленным свидетельствам, денег за информацию они, даже Фукс, передавший СССР сведения об имплозии, не получали.

В 1948 году у США было уже 56 атомных бомб. Объединенный комитет начальников штабов разработал чрезвычайную доктрину «Полумесяц», которая предусматривала «мощное воздушное нападение, использование разрушительной и психологической мощи атомного оружия против жизненно важных центров советского военного производства».

Было скрупулезно подсчитано, сколько миллионов советских людей погибнет и на сколько процентов снизится промышленный потенциал СССР. Счастье, что президент Трумэн отклонил этот план.

Харитон любил повторять: «Надо знать в десять раз больше того, что мы делаем».

Коллеги называли это правило «критерием Харитона», хотя первый, научный критерий Харитона следовал из его классической работы 1940 года по цепным реакциям. Но своей научной карьерой он сознательно пожертвовал. И категорически запрещал — быть может, в том был какой-то не понятый никем смысл — подписывать свои официальные бланки титулом «академик».

Первый испытательный взрыв Харитон наблюдал с расстояния в семьдесят километров. Вот что он рассказал об этом историческом событии:

«На краю поселка находилось здание, а внизу, будто амфитеатром, были расположены скамьи. Там много военных, они учились, точнее — пытались понять, что такое бомба. Мы с Игорем Васильевичем Курчатовым наверху. Взрыв был в воздухе, бомбу сбрасывали с самолета. Ударная волна пришла через три минуты, она сорвала со всех военных фуражки. Потом они не могли их долго найти… После взрыва мы поехали на место, то есть под точку взрыва, увидели, как „вздулась“ земля… Я убежден, что без ядерного сдерживания ход истории был бы иным, наверное, более агрессивным».

Вот так… Физики создавали оружие огромнейшей разрушительной силы в надежде никогда его не применять».

И никому не было известно, что имел в виду могущественный глава органов госбезопасности, когда 29 августа 1949 года после первого удачного испытания атомной бомбы, поцеловав Харитона в лоб, сказал ему: «Вы не представляете, какое было бы несчастье, если бы она не сработала».

Из воспоминаний Валерия Сойфера, бывшего нашего, а сейчас гражданина США, партнёра Сороса в 1993 году проведавшего академика в Кремлёвской больнице:

В.Сойфар: А что за человек был Берия, по вашим личным впечатлениям?

Ю. Б. Харитон: Прямо скажем, из всего нашего частого общения у меня всегда были хорошие впечатления о нем. Он выслушивал мои аргументы, иногда задавал вопросы и старался добиться ясности в понимании наших нужд, а когда эта ясность достигалась, то принимал все меры к тому, чтобы волновавшая нас текущая проблема была разрешена в кратчайший срок. Это очень помогало в нашей работе. Относительно зловещей роли Берии в репрессиях, которые он обрушивал под нажимом Сталина на страну, в репрессиях, которые, как теперь мы знаем, шли и от него непосредственно, я хочу сказать, что тогда, в те годы, мы многого не знали. Он внимательно относился к нашим запросам, а о другом у нас и времени не было задумываться.

Первую советскую атомную бомбу назвали РДС–1 — реактивный двигатель Сталина. Вторую — РДС–2. На Западе этого не знали, но по наитию называли советские бомбы «Джо–1», «Джо–2».

Президент США долго не мог поверить, что «эти азиаты» могли сделать такое сложное оружие, как атомная бомба.

31 января 1950 г. Трумэн объявил о своем решении начать полномасштабную программу разработки водородной бомбы.

Академик Харитон:

«Я поражаюсь и преклоняюсь перед тем, что было сделано нашими людьми в 1946–1949 годах. Было нелегко и позже. Но этот период по напряжению, героизму, творческому взлету и самоотдаче не поддается описанию. Только сильный духом народ после таких невероятно тяжелых испытаний мог сделать совершенно из ряда вон выходящее: полуголодная и только что вышедшая из опустошительной войны страна за считанные годы разработала и внедрила новейшие технологии, наладила производство урана, сверхчистого графита, плутония, тяжелой воды…»

После атомной бомбы была водородная. Ее «отцом» считается Андрей Сахаров, но делалась она в Арзамасе–16, которым руководил Харитон.

Интересно, что с американской водородной бомбой многое произошло в точности так, как с советской атомной. Сначала за океаном создали огромное, величиной с дом устройство под названием «Майк».

Американцы поняли, что идут не по тому пути, и довольно быстро создали другую бомбу, очень похожую на аналогичное советское «изделие».

Юлий Борисович на вопрос «А не было ли у американцев Фукса в СССР?» отвечал отрицательно. В начале пятидесятых появились новые методы разведки, позволявшие по пробам атмосферы и сейсмическим волнам определять не только мощность устройства, но и его конструктивные особенности.

Вторая советская атомная бомба РДС–2 была испытана в 1951 году. Она была вдвое легче и вдвое мощнее американской.

В 1953 году СССР испытал первую в мире водородную бомбу. 30 октября 1961 года в СССР над Новой Землей был осуществлен непревзойденный по мощности взрыв 50-мегатонной бомбы, которая была в 3 тысячи раз сильнее бомбы, сброшенной на Хиросиму.

Очень интересен стиль работы Ю. Б. Харитона. Он был необычайно пунктуальным человеком: инструкции как технические, так и режимные исполнял неукоснительно.

Один из близких коллег так сказал о ЮБ:

«При всей его мягкости и покладистости дома, на работе он был человеком жестким и бескомпромиссным. Там, где это касалось дела, он не допускал никакой небрежности — ни своей, ни сотрудников. При деловых обсуждениях, по его собственному признанию, он предпочитал вежливости точность».

ЮБ нередко повторял немецкую поговорку: «Ein mal — kein mal, ein Versuch — kein Versuch»: Один раз значит ни разу, один опыт — ни одного опыта.

«Внимание к деталям было важной чертой стиля и интеллекта Юлия Борисовича», — пишет крупнейший американский историк ядерной физики Д. Холлоуэй.

Сотрудник ВНИИЭФ Г. А. Соснин вспоминает:

При приемке центрального узла РДС я обратил внимание на то, что к узлу комплектуются золотые детали в виде дужек. По сечению и длине они соответствовали шлицам под отвертку на винтах из урана. Почему золото (и высокой пробы) — мне никто объяснить не мог. Много позднее историю с появлением золота в составе центрального узла мне рассказал Н. А. Терлецкий. А дело было так. Он с Харитоном в спецвагоне поезда ехал на первое полигонное испытание заряда РДС-1. ЮБ еще раз рассматривал чертежи ЦЧ и обратил внимание на пустоты по торцам винтов из урана. «Что это?» — спросил он.

Терлецкий ответил, что это шлицы под отвертку. ЮБ всполошился и воскликнул, что это же пустоты, сравнимые с недопустимыми раковинами в деталях ЦЧ «центральной части». Их надо убрать! Тотчас было принято решение о заполнении их материалом, который можно было бы легко зачеканить и который имеет плотность, близкую к урану. Так появилось золото. На ближайшей остановке ЮБ дал правительственную телеграмму в Москву о необходимости срочной отправки на полигон чистого золота. К моменту прихода поезда на полигон слиток золота высокой пробы самолетом уже был доставлен. Из этого золота были сделаны шпонки, которые при сборке заряда были установлены в шлицы винтов. После удачного испытания заряда уже никто не решился убрать это золото из конструкции ЦЧ или заменить его на другой металл.

Еще один любопытный случай вспоминает физик-теоретик, доктор наук В. С. Пинаев (ВНИИЭФ):

Июль 1956 г. В Арзамасе–16 идет осмотр водородной бомбы. «Довольно больших размеров корпус, какие-то трубы выходят из него. Крышка с корпуса снята, и внутри виден ядерный заряд. успешный взрыв в ноябре 1955 г., в ряде деталей, не существенных для военных и администраторов, количественно не укладывался в представления теоретиков. Что-то не так было учтено в их моделях. Что? — Для ответа на этот вопрос и готовится физический опыт. Первым высказался Давид Альбертович Франк-Каменецкий. Примерно так: «Юлий Борисович? Почему внутренняя поверхность корпуса покрашена? Какой состав краски?» ЮБ оборачивается к присутствующим тут конструкторам. Выясняется, что покраска — в общем-то естественная процедура, — это инициатива производственников. В чертежах о покраске ничего не говорилось, но и запрета не было… ЮБ просит удалить краску. Для нас, молодых теоретиков, это наглядный урок, как скрупулезно нужно относиться к конструкции, к чертежной документации. Потом много раз приходилось слышать от ЮБ, что мелочей в нашем деле не бывает, маленькая неясность, недосмотр могут быть причиной больших просчетов и неудач.

И последний пример, который касается капсюлей-детонаторов к ядерным бомбам. Рассказывает директор машиностроительного завода «Авангард» в Арзамасе–16 Ю. К. Завалишин:

Качество подтверждалось отстрелом 50% от общего количества выпуска детонаторов. Отстрел 50% от всего выпуска детонаторов? это много. Стоили они недешево. Мы неоднократно ставили вопрос перед разработчиками о сокращении количества отстрелов, но всегда получали отказ. Юлий Борисович сам неоднократно наблюдал за соблюдением технологической дисциплины на этом производстве, особенно при сварке мостика под микроскопом. Мы решили воспользоваться приездом высокого начальства и доложили суть вопроса, его экономическую сторону. Начальство еще не успело рот раскрыть, как Ю. Б. сказал: «А зато не было ни одного отказа». И вопрос был решен (!) сразу, не в нашу пользу и навсегда. Прошло свыше тридцати лет с того случая, и ни разу отказов детонаторов не было.

Юлий Борисович заботился не только о деле, но и о людях, которые его делали. Как-то в начале пятидесятых годов в Арзамас–16 приехала комиссия по проверке кадров. Члены комиссии вызывали к себе руководителей на уровне заведующих лабораторий. Льву Владимировичу Альтшулеру был задан вопрос: «Как вы относитесь к советской власти?»

Физик стал резко критиковать «народного академика» Лысенко, характеризуя его как безграмотного и опасного человека. Комиссия в итоге распорядилась уволить Альтшулера.

Харитон позвонил лично Берии. Тот спросил: «Он вам очень нужен?» — «Да», — ответил Юлий Борисович. И Берия с неохотой ответил: «Ладно, пусть остается». Уж он-то знал, что толковых физиков надо беречь, а иначе некому будет делать бомбы.

Ю. Б. Харитон жестко отстаивал свою точку зрения в правительстве и ЦК партии.

Не раз он высказывал ее не только по научно-техническим проблемам. Но, будучи засекреченным лицом, никогда не делал этого публично. Его внук А. Ю. Семенов рассказал следующее.

В конце 1965 г. среди интеллигенции распространились слухи о том, что новое партийное руководство на очередном XXIII съезде КПСС собирается реабилитировать Сталина. В это время генсеку Л. И. Брежневу было передано письмо, подписанное А. П. Александровым, Н. Н. Семеновым и Ю. Б. Харитоном с призывом не отменять осуждение культа личности Сталина на предстоящем съезде. Мнение авторитетных ученых страны нельзя было игнорировать. Реабилитация Сталина не состоялась. Брежнев относился с уважением к Харитону, ценил его мнение.

Академик Харитон:

«Не забывайте, у нас была сверхзадача: в кратчайшие сроки создать сверхмощное оружие, которое могло бы защитить нашу Родину. Когда удалось решить эту проблему, мы почувствовали облегчение, даже счастье, ведь, овладев новым оружием, мы лишили другие страны возможности применить его против СССР безнаказанно, а значит, оно служит миру и безопасности. Все, кто принимал участие в Атомном проекте, сознавали это и работали, не считаясь ни со временем, ни с трудностями, ни со здоровьем… Ну, а ядерный взрыв? Он способен и созидать. У него есть мирные профессии: укрощать газовые фонтаны, создавать в пустыне искусственные водоемы и многое другое.

Академик Харитон:

«Это неправильно считать меня отцом атомной бомбы. Создание бомбы потребовало усилий огромного количества людей. Реакторы, выделение плутония — это гигантская работа! Так что нельзя никого называть „отцом атомной бомбы“. Без всеохватывающего комплекса научных и исследовательских работ ее создать невозможно… Безусловно, главная роль в урановом проекте принадлежит Игорю Васильевичу Курчатову. Я руководил непосредственно созданием бомбы, точнее, всей ее „физикой“…»

Говоря об академике Харитоне, нельзя не сказать о Сахарове. Для самого Харитона это была, быть может, самая болезненная тема. Оба они были трижды Героями Социалистического Труда. ЮБ был против публичного обсуждения первой «диссидентской» записки Сахарова, появившейся в 1968 г., он опасался за судьбу великого физика. Но отговорить Сахарова от публикации этой записки он не смог. Именно Сахарова видел Харитон своим преемником в качестве научного руководителя Арзамаса–16: «Я не сомневаюсь в его высоких моральных качествах».

Харитон считал Сахарова научным гением (как и Зельдовича).

Но Харитон в 1973 году подписал коллективное письмо 40 академиков, где Сахаров обвинялся в подрыве социалистических устоев и идеологических диверсиях против СССР. Эту подпись ему ставят в вину до сих пор. Домашние рассказывают, что для Юлия Борисовича это был самый мучительный шаг в его жизни.

Надавить, запугать Юлия Борисовича было невозможно. Значит он был уверен в правоте своего нелёгкого шага…

Позже, когда до предела обострилась обстановка вокруг Сахарова, ЮБ поехал к Председателю КГБ Андропову, убеждал того уговорить кремлевское руководство отменить ссылку Сахарова в г. Горький. Тогда ЮБ узнал от Андропова, что это решение Политбюро было самым мягким наказанием: Андропову было нелегко на нем настоять, поскольку многие другие члены Политбюро требовали более суровых мер.

При его замкнутости услышать от него даже реплику в осуждение руководства страны могли лишь самые близкие люди. Однажды в кругу семьи Харитон тихо сказал, что через 15–20 лет среди наших руководителей появятся люди, которые будут играть не в домино, а в шахматы, но парная баня все равно будет объединять и тех, и других…

Одновременно, именно Харитон, пользуясь своим влиянием, ходил к Андропову и Устинову, писал прошения, чтобы родственников Сахарова выпустили за границу, неоднократно пытался добиться смягчения его участи.

И впоследствии никогда не рассказывал об этом Сахарову, потому что сразу говорить об этом запрещалось, а потом стало непонятно, что возымело действие.

В годы перестройки они опять начали встречаться, подолгу разговаривали. Харитон написал личное поручительство и повторил на Политбюро: Сахарова, который был носителем многих государственных секретов, можно выпустить за границу.

О Сахарове Харитон сказал: «Андрей Дмитриевич относится к числу немногих людей, которым безусловно можно доверять, и он не способен нарушить данное им слово».

И Сахаров никогда не бросал упреков Харитону. Когда у Юлия Борисовича умерла жена, первым позвонил Сахаров. Через полчаса — Брежнев: «Сочувствую, у вас умерла матушка». «Это была моя жена», — поправил Харитон.

На похоронах Сахарова Харитон стоял у гроба совершенно потерянный. Это была не первая тяжелая утрата. В 1961 году фактически на руках у Харитона во время прогулки умер Курчатов. Потом ушли Зельдович, Семенов, Александров. Жена, единственная дочь…

Академик Харитон:

«Поначалу думалось о возможности войны, и она была реальна. Кто знает, что могло случиться, не будь у Советского Союза „ядерного щита“… Не буду скрывать и иной аспект: мы не думали тогда о возможности гибели человечества. Важно было, чтобы потенциальный противник тебя не обогнал… А сейчас человечество может погибнуть, поэтому нужен иной подход к оценке последствий атомной войны… Меня сегодня больше волнует другая сторона вопроса — борьба с АЭС. Людьми движет страх. Но не атомные станции грозят гибелью человечеству, а парниковый эффект. И с этой реальной катастрофой, очертания которой видны, можно бороться только с помощью АЭС. Безопасные отходы — реальность атомной энергетики. Эти проблемы нужно решать. А вот выступать против АЭС, демонтировать, запрещать их — безумие. Нельзя делать ошибки при проектировании, строительстве, эксплуатации — это ясно, но разумное и серьезное использование атомной энергии — вот главное направление. Надо заниматься и термоядерной энергетикой».

Харитон до конца жизни был научным руководителем огромного коллектива, умело организовывал его работу по самым перспективным и важным в практическом отношении направлениям. С 1992 года — почётный научный руководитель ВНИИЭФ.

Маленького роста, невзрачный, очень худой — внешне Харитон резко контрастировал с делом, за которым стояла огромная разрушительная мощь. Из-за непритязательной внешности с ним сплошь и рядом случались забавные истории, когда секретари райкомов и провинциальные вельможи не признавали в нем главного конструктора атомного оружия.

До конца 1980-х годов его имени не знал никто, но он был начисто лишен тщеславия и никогда не предъявлял своих чинов.

С ним можно было поговорить о Гейнсборо, Гольбейне, Тернере, он радовался томику стихов Михаила Кузмина, был влюблен в Товстоногова и, измотавшись вконец, ходил на последние киносеансы, хотя досадовал, что хороших фильмов почти не снимают.

4 декабря 1946 года Харитон был избран членом-корреспондентом АН СССР (с 1991 — РАН).

Указом Президиума Верховного Совета СССР («закрытым») от 8 декабря 1951 года «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания» Харитон Юлий Борисович награжден второй золотой медалью «Серп и Молот».

23 октября 1953 года Харитон был избран действительным членом (академиком) АН СССР. Указом Президиума Верховного Совета СССР («закрытым») от 4 января 1954 года «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания» Харитон Юлий Борисович награжден третьей золотой медалью «Серп и Молот».

Харитон — академик, трижды герой Соцтруда, фото из Нижегородской библиографической энциклопедии

Награждён пятью орденами Ленина (1949, 1956, 1962, 1964, 1974, 1984), орденами Октябрьской Революции (1971), Красной Звезды (1944), Трудового Красного Знамени (1945), медалями, в том числе Большой золотой медалью имени М. В. Ломоносова АН СССР (1982) и Золотой медалью И. В. Курчатова (1974).

Член КПСС с 1956 года. Депутат Верховного Совета СССР нескольких созывов.

Талантливый организатор, Харитон был душой коллектива, умел объединить людей вокруг общей идеи.

Замечательно сказал о Юлии Борисовиче его соратник Яков Борисович Зельдович:

«Когда-то А. Т. Твардовский писал: „Хорошо бы каждой роте придать своего Теркина“. Уверен: в любом деле, на любом посту Харитон был бы на месте, был бы нужен».

Академик Ю. Б. Харитон:

«Я не могу не признаться, что происходит преувеличение моих заслуг, но главное в том, что нам удалось организовать очень хорошую коллективную работу. В действительности та проблема, над которой мы все работали, — создание ядерного и термоядерного оружия — связана с очень многими разделами физики, и то, что удалось достичь взаимного понимания людей, работающих в разных отраслях, необычайно важно.

Коллективная работа была абсолютно необходима, в то же время появлялись отдельные изобретения, принадлежавшие конкретным людям. К сожалению, в ряде случаев мы забывали об их авторстве, и через много лет я чувствую, что не выполнил своего долга в том отношении, что многие изобретения, многие идеи остались безымянными. И я чувствую свою вину, потому что слишком поздно обратил на это внимание…»

Юлий Борисович как-то рассказывал, что к нему обратились с вопросом о том, какое у него воинское звание, и состоит ли он на учете в военкомате. Но поскольку тогда воинские звания — а он был к тому времени уже главой Арзамаса–16, то есть советского ядерного центра, и все эти армейские субординационные вещи происходили как-то автоматически, он ничего об этом не знал.

И вот, Юлий Борисович Харитон, будучи очень ответственным человеком, с оттопыренными прозрачными ушками, в беретике, такой маленький-маленький, пришел по месту прописки в Москве в военкомат. Он пришел, жмется — там здоровенный какой-то такой капитанище, который в этот момент по телефонной трубке болтает с возлюбленной, обсуждая, значит, ее коленки и задницу, и который при виде маленького Харитона в этом беретике сказал: «Ты погоди, сиди, дед, сиди».

Харитон подождал 10 минут, наконец снова сказал, что, вот, вы знаете, мне надо было бы узнать, в каком я звании и состою ли я на учете. Ему сказали: ну вам же сказали подождать, да? Харитон терпеливо ждет. Наконец прошло 40 минут, и капитан соблаговолил двинуть свою тушу туда в картотеку и в архив. А дальше, — Харитон рассказывает, — я услышал странные звуки. Я услышал, что что-то упало, потом я услышал топот.

Через несколько минут ко мне вышли перекошенные и белые начальник военкомата, совершенно белый капитан — у них у всех были приставлены к вискам руки. Они сообщили, что он находится в звании «товарищ генерал».

Причем сам Харитон рассказывал это без особенных эмоций, поскольку значения таким мелочам не придавал.

Академик Ю. Б. Харитон:

«Поначалу думалось о возможности войны, и она была реальна. Кто знает, что могло случиться, не будь у Советского Союза „ядерного щита“… Не буду скрывать и иной аспект: мы не думали тогда о возможности гибели человечества. Важно было, чтобы потенциальный противник тебя не обогнал… А сейчас человечество может погибнуть, поэтому нужен иной подход к оценке последствий атомной войны… Меня сегодня больше волнует другая сторона вопроса — борьба с АЭС. Людьми движет страх. Но не атомные станции грозят гибелью человечеству, а парниковый эффект. И с этой реальной катастрофой, очертания которой видны, можно бороться только с помощью АЭС. Безопасные отходы — реальность атомной энергетики. Эти проблемы нужно решать. А вот выступать против АЭС, демонтировать, запрещать их — безумие. Нельзя делать ошибки при проектировании, строительстве, эксплуатации — это ясно, но разумное и серьезное использование атомной энергии — вот главное направление. Надо заниматься и термоядерной энергетикой».

Последний раз он вышел на лю