ХОЛМОГОРОВ Егор
Владимир Путин утвердил перечень изменений в уставы российских Вооруженных Сил. Теперь подчиненный на поздравление начальника должен отвечать: «Служу России!» Событие по внешности, казалось бы, малое, но по сути — невероятно значимое.
Ушла в прошлое целая эпоха, когда устав требовал отвечать «Служу Российской Федерации», калькой с известной всем фразы «Служу Советскому Союзу». Военные — люди, чтящие правила, однако этой нормы придерживались только перед высоким начальством — между собой вот уже третье десятилетие они часто говорят — «России». На кафедрах вузов так и вовсе, иной раз, инициативные военруки внушали формулу «Служу Отечеству» (красиво, но не точно, — ведь и шпион может служить отечеству, только своему, а потому выговаривать такие слова без запинки).
Однако уставы долгое время были неумолимы — исключительно «Служу Российской Федерации». Эти слова были клятвой конкретной политической ипостаси нашего Отечества, сформированной Декларацией 1990 года и беловежскими границами, тому представлению о стране, которое политики спрессовали до нелепого «мы — молодое государство». Тысяча с лишним лет истории выбрасывались за борт — мы оказывались юнее Ганы, Габона и Гвинеи-Бисау. На первый план выдвигалась всего лишь историческая деталь — административно-территориальное устройство, не вечное для России. Даже звучали прежние слова отчужденно — не как теплое, домашнее, родное, славянское — «Союз», а как заведомо чужеземное и отчуждающее — «федератами» звались в Римской империи варварские народы, с позволения кесарей селившиеся на окраинах и дававшие обещание защищать ее от других варваров. А на самом деле, зачастую нападавшие на метрополию сами.
Разумеется, такое самосознание совершенно чуждо русскому человеку. Потому каждому служивому, да и штатскому, так хотелось выдохнуть полной грудью: «Служу — России!», «Слава — России!»
Именно Россия, то нерасторжимое единство природы и простора, великой истории, боли и надежд, теплоты народной жизни и стального холода имперской мощи, и есть предмет нашей преданности и упования. За нее и жить хочется, и умереть не страшно.
В службе конкретной государственной форме можно было гадать и высчитывать — сколько платят, как начисляют пенсию, дадут ли теплое место после отставки, с которой, быть может, судьба только и начинается. Между тем, как сказал Петр Столыпин: «Родина требует себе служения настолько жертвенно чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует работу».
Мысль о том, что он служит России, одушевит солдата на любом боевом посту, — в охранении, в обороне и в наступлении. Понимание того, что его труд, — именно служение Родине, а не работа менеджером в учреждении, сделает более серьезным государственного человека — от министра и губернатора до малого «крапивного семени». Глядишь, и усовестить иных будет проще, если напомнить им, что они живут на тысячелетней земле, а не в новоучрежденном на развалинах великой империи временном убежище. Исчезнет почва и для узколобого и фальшивого «РФ-патриотизма», когда интересы и судьба соотечественников, случаем оказавшихся по ту стороны беловежских заборов, пренебрегаются на том абсурдном основании, что они не наши граждане. Мы все принадлежим к великой исторической России, и чужие здесь лишь те, кто сам добровольно себя отторг от нас своими ненавистью и преступлениями.
Певучее, звонкое, грозное «Россия» — о единстве. И в этом еще одно преимущество перед расплывчатым словом «федерация», которое мыслилось как совокупность субъектов еще не так давно, в эпоху «берите суверенитета сколько проглотите». Мы служим не раздробленному, не собранному из многих, как американцы («e pluribus unum» — «из многих единое» — написано на надкусанной орлом ленте), мы служим единому.
От князя Владимира, рукой воина создавшего тело, а крещением вдохнувшего душу, Россия открывается нам как единая и единственная.
«Взглянем на пространство сей Державы: мысль цепенеет; никогда Рим в своем величии не мог равняться с нею, господствуя от Тибра до Кавказа, Эльбы и песков Африканских, — писал Николай Карамзин. — Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, хладными и жаркими климатами, как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою?.. Подобно Америке Россия имеет своих Диких; подобно другим странам Европы являет плоды долговременной гражданской жизни. Не надобно быть Русским: надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостию и мужеством снискал господство над девятою частию мира, открыл страны, никому дотоле неизвестные, внеся их в общую систему Географии, Истории, и просветил Божественною Верою».
Служить России, о которой сказано так, — есть ли долг возвышеннее?

Источник