СОКОЛОВ Максим
Певец народной скорби Н. А. Некрасов в своем неудобном для печати стихотворении писал: «Тот, кто умел великим быть в борделе — тот истинно великий джентльмен». Указанию Некрасова последовал президент Франции Эмманюэль Макрон.
Посещая с визитом маленький городок Эглетон в департаменте Коррез на юго-западе Франции, он намеревался изучить, как там поставлено дело с профессиональным обучением молодежи, правильно ли в провинции внедряются инновации. Однако общение с молодежью и местными нотаблями было испорчено выступлениями рабочих местного завода автозапчастей, подлежащего оптимизации, т. е. закрытию. К рабочим применили слезоточивый газ, а Макрон выразил — причем под камеру — местным руководителям неудовольствие, употребив выражение «foutre le bordel». Первое слово — глагол, в грубой форме обозначающий плотское познание, второе — международное. Вместе что-то вроде « бордель».
Русская редакция Международного французского радио (RFI), оберегая нравственность россиян, ни единым словом не упомянула ни историю с борделем, ни последующую реакцию граждан (хотя по-французски RFI сообщило о казусе). Зато все французские СМИ на все лады обсуждали бордельный сюжет несколько дней, в газетах и теленовостях висели заголовки крупным шрифтом, а социологи оперативно установили, что 57% французов находят макроновскую манеру изъясняться «шокирующей».
Действительно, такого не было давно. Да, президент Николя Саркози однажды при посещении с/х выставки вступил в полемику с неким гражданином, который назвал его худыми словами, в ответ на что Саркози подарил его выражением «vieux con» (дословно — «старый детородный орган»). Но это была сугубо частная полемика по модели «Ты — А ты », несколько напоминающая историю про тезку Саркози императора Николая Павловича и мещанина Орешкина. Последний в кабаке, будучи нетрезвым, сообщил, указуя на царский портрет: «Плевал я на государя императора!». Завертелось дело, дошло до Петербурга, в итоге Николай Павлович наложил резолюцию: «Дело прекратить, впредь моих портретов в кабаках не вешать, а Орешкину передать, что я тоже на него плюю».
Впрочем, Саркози до сей поры поминают эту полемику.
Но случай с Макроном много хуже случая с предшественником.
Во-первых, это была не частная перебранка двух лиц, а мнение главы государства о нуждах и чаяниях части французского рабочего класса. Возможно, чаяния были чрезмерными, а выражение их чрезмерно бурным — и тем не менее. Глава нации проявил себя сомнительным арбитром, т. е. президентом всех французов.
Во-вторых, такой односторонний арбитраж, похоже, у Макрона входит в традицию. Месяц назад, в разгар протестов против реформы трудового законодательства, расширяющей права антрепренеров и соответственно сужающей права наемных работников, президент назвал протестующих «faineants», т. е. «бездельники, тунеядцы, дармоеды». На что трудящиеся тогда тоже отреагировали. Так что нынешний скандал рассматривается уже как проявление однозначной тенденции, исключающей компромисс. Тем более, что и сам Макрон по поводу истории с борделем заявил, что по форме он, возможно, перебрал, но по существу он абсолютно прав.
Разумеется, социалистическое трудовое законодательство — не скрижаль завета, а французский рабочий класс — не икона. Возможно, экономика, находящаяся далеко не в лучшем виде, действительно требует большей жесткости. Вопрос в том, почему это нельзя сказать с меньшей грубостью и большей лояльностью — хотя бы только словесной — к трудящимся, чьи права урезаются.

Сейчас многие рассматривают отечественных реформаторов начала 90-х («гайдарочубайсов») как исчадие ада. Но какой гайдарочубайс при исполнении публично обзывал трудящихся дармоедами? Их официальная риторика сводилась к тому, что
«Когда земля, по долгом неустройстве,
В порядок быть должна приведена,
Болезненно свершается целенье
Старинных ран».
Можно было указывать на то, что целенье совершается ржавой ножовкой без наркоза, можно было спорить с самой концепцией болезненного целенья — и требовать безболезненного, но нельзя отрицать того, что официальная риторика была по крайней мере корректной и не оскорбительной.
Тогда как молодой французский реформатор в словесной грубости значительно превзошел гайдарочубайсов.
Конечно, государственный муж может быть невоздержным на язык — может в том смысле, что до поры, до времени это не угрожает его власти. Наполеон как-то прилюдно поименовал князя Талейрана «говном в шелковых чулках» (князь, правда, на это заметил: «Как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан»). Но то Наполеон, а то Макрон. Многие видят разницу.
Восемнадцать Людовиков, занимавших французский трон имели разные прозвания. Одни был Святой, другой Лев, третий Отец Народа etc. Иные прозвания не имели. Но одним из самых никчемных был правивший в начале XIV в. Людовик X Сварливый.
Макрон устойчиво добивается прозвания Эммануил Сварливый, что в глазах современников и потомства вряд ли является лестной рекомендацией.

Embedded video for Макрон в борделе</iframe>Источник