Тридцать лет назад были завершены съёмки картины «Кин-Дза-Дза», вскоре после выхода ставшей легендой. Десять лет назад в г. Москве начали снимать полнометражный мультфильм «Ку! Кин-Дза-Дза». Два года назад аниме вышло на экраны, его посмотрела сотня тысяч зрителей (0,6% киноаудитории оригинальной картины), и оно ушло обратно в никуда. Сравнительная история этих двух «Кин-Дза-Дза» крайне актуальна для нас сегодня. Ибо она наглядно иллюстрирует одно из самых страшных последствий большой приватизации, до сих пор не преодолённое. И даже не вполне осознанное. Как приватизация советской промышленности и советских народов, проведённая кооператорами и секретарями комсомола, привела к распаду производственных цепочек и этническим войнам – наблюдали все. Тот же большой хапок в советской культуре прошёл почти незамеченным. Граждане просто констатировали, что новые произведения любимых деятелей вдруг стали неинтересны. Две «Кин-Дза-Дзы» объясняют нам с картинками, как именно это произошло. …Два фильма всерьёз различаются между собой только одним – классовой и расовой принадлежностью персонажей. В кинофильме Г. Н. Данелия 1986 г. двое нормальных человеческих людей – прораб и студент текстильного – попали в мир людей внешне таких же, но изуродованных изначально, на уровне ценностей. Изуродованных настолько, что в мире жёстких эльфов, на планете Альфа, из них делают кактусы, плагая, что людьми быть они вообще не годны. Но для нормальных человеческих людей даже эти, изуродованные люди – всё равно люди. И чтобы спасти их – можно даже отказаться от возвращения домой и вернуться за ними на поганый Плюк.
Мультфильм Г.Н. Данелия и Т. Ильиной взял тот же сюжет и вытряхнул из него прораба и студента. Хотя и строители, и текстильные вузы по-прежнему существуют среди нас – на Плюк делегированы совсем другие персонажи. Их тоже двое. Это абстрактный юнец с запасом нахрапа, прибывший в Москву из замкадья поступать на курсы ди-джеев, и (внезапно) всемирно известный виолончелист Владимир Николаевич, дядя Вова. Одинокий мужчина, от которого ушла жена.
Пусть нас не обманывает то, что он тёзка прораба дяди Вовы из первого фильма. Тот, как и Скрипач, был случайно выбранным представителем нормального человеческого мира. Виолончелист дядя Вова – инопланетянин уже и в нашем мире. Отделённый от него, не реагирующий ни на чьи просьбы, отчуждённый носитель высокого искусства. Он и на нашу-то планету попадает в начале действия только потому, что его личный пепелац с водителем застрял в снежной московской пробке. Это произошло с землянами. А плюкане из людей вообще превратились вот в это. Условно гуманоидное.
Это нечто - нечеловеческое настолько, что даже настоящей музыке от виолончелиста предпочитают «мама, мама» в исполнении малолетнего замкадыша. У которого настоящий носитель искусства вынужден работать стулом. То есть этих уродов даже в кактусы превращать не нужно – они уже кактусы. Нелюди и зверьки. …Зачем было превращать «людей снаружи, изуродованных внутри» в явных нелюдей? Возможно, чтобы даже к таким главным героям у зрителя появилась симпатия по принципу «всё-таки наши». Но из-за этого кокетливого художественного расизма рухнула с грохотом вся гуманистическая идея фильма N1. И осталась грустная история одинокого производителя искусства, которому нет места в мире уродов. Идея рухнула, а создатели даже не заметили. И это главная мораль, рассказанная историей двух «Кин-Дза-Дза». Она не в том, что «теперь и мы стали Плюком, и вот во что мы превратились». Это было бы глупое толкование, истеричное и несправедливое. Не стали мы плюком. Не стали мы уродами. Это было бы объяснение на уровне легендарного эпизодического таксиста из «Брата-2»: «были люди как люди, и вдруг...» Да, мир в целом и наша Родина в частности переживают дрянное время – но никуда не делись из него ни нормальные человеческие ценности, ни высокие человеческие мотивации. Парадоксально, но главная беда именно в том, что эти нормальные человеческие ценности и мотивации сейчас не имеют голоса, не высказываются с экрана. И происходит это именно потому, что разрушена «производственная цепочка». В результате большой приватизации от общества отвалилась куда-то вбок та самая прослойка, которая по своей природе должна непрерывно напоминать про эти ценности и мотивации – описывать ими мир, находя всё новые слова для пропаганды банальных истин. Та, которая призвана быть зеркалом большинства, говорить с ним о нём, понимать его и быть его важной частью. Непрерывно учиться языку большинства и изменять его изнутри, раз за разом инсталлируя в него разумное, доброе и вечное. А не парить в пепелацах из слоновой кости где-то над гражданами и сокрушаться. Штука вся вот в чём. В грубоватой советской формуле «искусство должно принадлежать народу» заключалась совершенно исключительная концентрация истины. Сегодня её истинность можно считать доказанной. Приватизированное искусство, принадлежащее самим творцам, тупо не имеет смысла. Никакого. Оно может быть изящно и использовать трёхмерную графику, но это не помогает. Бросив зрителя, читателя и слушателя, оно в худшем случае превращается в это (модный художник Федя, сын писательницы Петрушевской, производит фурор среди избранной публики г. Москвы):
А в лучшем (хотя какой он, к чорту, лучший) случае – искусство сидит и грустит о том, что его место нагло занял камеди клаб. И вот один из самых гуманистических режиссёров советского кино смотрит на современников – и видит каких-то уродов, не понимающих его внутренний мир. И печалится, что этим уродам лишь бы рэпчик слушать и про рюмку водки на столе. Отметим, что Г.Н. Данелия лично – в истреблении прежней общности и создании приватизаторских каст не замазан. Он «не участвовал», и тем не менее его вынесло – вместе со всем творческим сословием его поколения – за пределы того мира, в котором продолжает жить его зритель. И он, тридцать лет назад говоривший с десятками миллионов граждан об общих тревогах на общем языке, - сумел рассказать спустя три десятилетия только о своей собственной тоске по утраченному пониманию. Аудитории в двести раз меньшей. …Мораль проста. Искусство, конечно, вправе быть свободным от адресата. Вправе быть для себя. Но вместе с адресатом оно освобождается и от смысла своего существования – хотя может, как любая одиночка, придирчиво следить за собой, поддерживать форму в зале и сидеть с томиком кундеры в клетчатом пледе. Духовно расти для себя самого. Но если оно хочет быть осмысленным и что-то родить миру – оно вынуждено отдаться народу и ему принадлежать.
