05.02.2015 - 2:16 1. Как в целом идеи украинского майдана воспринимаются в Центральной Азии и Казахстане? Им сочувствуют? Примеряют на себя? Или опасаются?
Страны региона очень разные, поэтому и отношение к идеям майдана различно — как со стороны государств, так и в различных слоях общества. В Узбекистане и Туркмении эти события особо не освещаются в СМИ, а потому не являются предметом какого-то повышенного внимания среди населения, за исключением, может быть, узкой прослойки политизированных горожан, пользующихся интернетом. Применительно к этим республикам говорить о каких-то тенденциях в общественном мнении — в поддержку майдана, либо против оного, трудно, какие-то консолидированные хотя бы для части общества оценки отсутствуют.
В Таджикистане это также удел в основном городских жителей, особенно в столице, где можно, вероятно, выделить как сторонников, так и противников майдана и нынешней киевской власти. После крымского референдума были робкие попытки прозападных активистов раскачать тему о возможности подобных действий со стороны России в Таджикистане (апеллируя к нахождению там российской военной базы), однако развития это не получило. В Таджикистане и Узбекистане гораздо актуальнее оказывается вопрос антироссийских санкций и экономического кризиса в России в целом, поскольку эта ситуация оказывает прямое влияние на судьбы трудовых мигрантов, востребованность в которых в России сокращается.
Ситуация в значительно большей степени политизирована в Киргизии, где существует огромный слой молодежи, воспитанной на западно-либеральных, а порой и просто антироссийских, идеях. В этом направлении десятилетиями работала и продолжает работать огромная сеть западных НПО, оказывающих влияние не только на общественные настроения, но и на политику государства. К примеру, действующий министр иностранных дел Эрлан Абдылдаев много лет работал в Фонде Сороса, «птенцом» Джорджа Сороса является и заведующий отделом внешней политики аппарата президента Сапар Исаков, из стен Всемирного банка вышел премьер-министр Джоомарт Оторбаев, другими словами существует мощнейшее проамериканское лобби как в структурах исполнительной власти, так и в парламенте. В рамках заявляемого президентом республики курса на интеграцию в ЕАЭС это лобби проявляет себя пока в латентных формах, но антироссийский потенциал в киргизской элите чрезвычайно силен, как и опыт быстрой антиконституционной смены президентов, да и резких перемен во внешнеполитической ориентации. В Киргизии в связи с возвращением Крыма в состав России, как и в Таджикистане, были попытки поднять вопрос о российской военной базе в Канте, которая, якобы, может быть использована для аннексии Киргизии Россией, но тема эта осталась маргинальной.
Наиболее активно в информационном поле ситуация майдана и последующих событий обсуждалась, пожалуй, в Казахстане. Отношение к украинским и околоукраинским событиям довольно сильно поляризовало политически активную часть общества, показав результате, что, во-первых, общество в целом не слишком уж политизировано и в основном готово поддерживать интеграционный курс президента Назарбаева, а во-вторых, что круг западноориентированных активистов в Казахстане достаточно невелик и уж точно не имеет сколько-нибудь массовой поддержки. «Примерка на себя» была и здесь национал-патриотические общественники пытались актуализировать вопрос о казахстанских «северных территориях», которые, де, могут в абстрактном будущем иметь судьбу Крыма. Эта тема была слегка подогрета и провокационными высказываниями ряда российских политиков. Тем не менее, и она не получила большого развития, актуальным остается вопрос о влиянии на Казахстан противостояния России с Западом, прежде всего в экономической плоскости.
В руководстве Казахстана и Узбекистана, судя по немногочисленным, хотя и вполне конкретным, высказываниям первых лиц, нет прямой поддержки действиям России, но нет и прямой оппозиции или поддержки Киева. Президент Узбекистана Ислам Каримов прямо заявлял о необходимости при решении «украинского вопроса» учитывать исторические интересы России, конец 2014 года был отмечен рядом важных решений в двусторонних отношениях РФ и РУз в ходе официального визита Владимира Путина в Ташкент. Президент Казахстана не единожды подтвердил свою не изменяемую текущими событиями позицию по интеграции с Россией, причем не используя трудности России, как это делает президент Белоруссии Лукашенко, для выторговывания каких-либо сиюминутных преференций.
2. В Узбекистане и Казахстане сейчас складывается сложная политическая ситуация: ответственные за стабильность лидеры уже очень пожилые, а легитимной системы передачи власти так и не создано. Насколько вероятно повторение Украинских событий в этих государствах? Можно ли назвать события в Андижане в 2005 г. некой репетицией?
Сценарии передачи власти существуют как в Узбекистане, так и в Казахстане. Стереотипное и широко тиражируемое мнение о конфликтогенности этого вопроса не выдерживает критики по одной простой причине, что порождено непониманием ряда базисных особенностей азиатской политики. А одна из этих особенностей состоит в том, что эта тема всерьез публично не обсуждается. При этом в двух названных республиках все существующие в легитимном поле группы элиты вполне договороспособны между собой, им всем есть что терять в случае любого силового конфликта, а опыт той же Украины и соседних Таджикистана, пережившего гражданскую войну, и Киргизии, прошедшей два государственных переворота, этот опыт заставляет искать механизмы консенсуса. И они в общем и целом под эгидой действующих президентов определены. События в Андижане в 2005 году и в Жанаозене в 2011 году очень показательны в плане реакции общества. В Андижане группа боевиков, пришедшая, кстати, с киргизской территории и туда же затем под видом беженцев частично ретировавшаяся, не смогла получить у населения поддержку, и была подавлена соответствующими государственными службами. В казахстанском Жанаозене забастовка нефтяников шла около года, и не было никаких признаков солидарности с ними где-либо по стране. Перерастание конфликта в силовой и силовое же подавление также не вызвало в обществе какой-то антиправительственной реакции. Андижанских боевиков поддерживала зарубежная «либеральная общественность», жанаозенских протестантов — та же «общественность» плюс оплачиваемые беглым экс-банкиром Аблязовым малочитабельные СМИ. Ни в Казахстане, ни в Узбекистане внутри стран нет серьезных оппозиционных сил, кои имели бы хоть какую-то социальную базу. Оппозиционеры-эмигранты оторваны от реальности своих стран и их какая-то реинкарнация выглядит ненаучно фантастической.
3. Существуют ли связи между оппозиционными группами в странах ЦА и Украине? Насколько активно в политическую жизнь вмешиваются западные НПО?
Связи эти были, есть и остаются. Представители киргизских и казахских НПО бывали на майдане, кто-то и сейчас через разные альтернативные каналы пытается вещать из Киева. Весь 2014 год в Киргизию приезжали и представители самого майдана — проводили семинары для журналистов, правозащитников и т. п., «делились опытом». Причем, не только киргизских, но и собирая «слушателей» из соседних стран. Киргизия в этом плане была и остается плацдармом для всех деструктивных действий в отношении стран-соседей. В политическую жизнь вмешательство существует только, пожалуй, в Киргизии. Там западные НПО активно работают, например, со спецслужбами и силовыми структурами, депутатами, чиновниками разных уровней. Какие-то попытки такого рода есть в Таджикистане и в Казахстане, но активность на порядки ниже, государственные институты более закрыты и устойчивы.
4. Какова должна быть политика России в отношении государств ЦА, чтобы не допустить победы там антироссийских движений?
«Чтобы не допустить», политика России в отношении государств региона должна сначала просто «быть». Она была и остается ситуативной. На фоне украинских событий и в рамках втягивания Киргизии в интеграционные процессы, там, например, было создано большое число НПО пророссийской ориентации. Но уровень и вовлеченных людей, и самой работы в рамках т.н. «мягкой силы» не то чтобы оставляет желать лучшего, просто угнетает. В принципе, очень похоже на то, как работали российские структуры и на предмайданной Украине. Менее масштабно подобная активность появилась и в Таджикистане, но говорить о ее эффективности не приходится нигде. В Казахстане настроения людей в отношении интеграции с Россией формируются в основном внутренними факторами. В Узбекистане и, тем более, Туркмении, прямая работа с обществом со стороны России невозможна по определению. Вообще, специфика Азии такова, что работать надо с элитами — как находящимися у власти, так и альтернативными, там, где они есть. Такая работа попросту отсутствует.