8 августа в России начался прокат фильма Квентина Тарантино «Однажды в Голливуде», который уже бьет рекорды сборов. Действие киноленты происходит в американские 60-е, время контркультуры и хиппи. О нем изданию Украина.ру рассказал писатель, музыкант, культуролог и культовый московский радиоведущий Гарик Осипов (граф Хортица).

— Гарик, действие в фильме Тарантино «Однажды в Голливуде» происходит в 1969 году в одном из самых либеральных штатов Америки — в Калифорнии — в Голливуде и Лос-Анджелесе.

Напомню, что это было за время в мировом масштабе: музыкальный фестиваль Вудсток, «Лето любви», движение хиппи, детей-цветов, возникшее в Сан-Франциско в середине 60-х, уже несколько лет шествует по планете.

Годом ранее в Париже происходит студенческий бунт, получивший название «Красный май», а в Чехословакии — «Пражская весна».

В Китае в 1966 году началась Великая пролетарская культурная революция, которая оказала решающее воздействие на неспокойную западную молодежь и вызвала волну студенческих бунтов в западных университетах, в той же самой Сорбонне.

В Америке ширится антивоенное движение, пацифисты и леваки выступают против войны во Вьетнаме. Мартин Лютер Кинг и «Черные пантеры» борются за права чернокожего населения.

В Западном Берлине проходят многочисленные демонстрации левой молодежи, неонацист стреляет в Руди Дучке, лидера левой немецкой молодежи. Выходят на политическую арену будущие активисты левых террористических групп РАФ и Красные бригады.

Ну и хиппари из «Семьи» Чарльза Мэнсона, который, помимо всего прочего, был музыкантом и исполнителем своих собственных песен, 50 лет назад, 9 августа, 1969 года самым зверским образом убивают актрису Шерон Тейт, жену польского режиссера-эмигранта Романа Поланского, и их друзей, забравшись к ним в дом. Этот момент Тарантино обыгрывает в своем «Однажды в Голливуде».

В общем, весь мир в это время штормит. Как так получилось, что все вот эти процессы происходят на разных континентах, в разных странах, в разных политических системах в одно и то же время? Осевое для нашей современности время, выражаясь языком Ясперса. Короче, почему везде все бурлило?

— Кроме Советского Союза, где после хрущевских инновация наступила брежневская нормализация, которая потом превратилась в застой.

— Что это было за время, что за эпоха?

— С точки зрения современника или историка?

— И с точки зрения советского современника, и с точки зрения историка. В чем феномен этого времени?

— Феномен в полнейшем безразличии ко всем этим явлениям, которые ты перечислил, тех людей, которые меня окружали в ту пору. Какую-то сенсационную окраску им придали в дальнейшем, потому что все это воспринималось в черно-белой оптике телевизора и газетного шрифта.

Даже большой репортаж Генриха Боровика (советский журналист-международник — прим. ред.) из Сан-Франциско про хиппи был снабжен обильными, но черно-белыми, плохого качества фото, похожими на картинки в брошюре о вреде пьянства.

Человек слушал модную музыку на магнитофонной ленте, магнитофоны стоили дорого. Количество иностранных фильмов было ограничено. А все остальное дозировали политические обозреватели, как правило, с вполне оправданным запаздыванием, иногда умышленным.

Иногда просто так получалось, что факты, события, сенсации оказывались на слуху, на устах у здешнего обывателя, и он мог говорить о них годами, обсуждая результаты матча или убийство Кеннеди.

И человек, запомнив те фото или несколько секунд кинохроники, оперировал ими всю оставшуюся жизнь как семейным альбомом фотографий. Я лично знал таких людей, многие из них слывут экспертами-поводырями на свалке журнальных вырезок и слуховых галлюцинаций.

В дальнейшем, конечно, как любой материал, все эти события и участников этих событий можно обработать литературно, стилизовать для кино, как в свое время поэтизировали ковбоев, индейцев, басмачей, юных подпольщиков… Сейчас, наверное, полвека спустя, можно работать и с персонажами второй половины шестидесятых годов, чьи основные вехи ты только что перечислил.

— То есть, ты хочешь сказать, что ничего такого в мире не происходило? Связь, которая нам кажется, что она есть, на самом деле, ее совершенно не было, и эти события тогда воспринимались совершенно не так, как воспринимаются спустя десятилетия? Но ведь это восприятие с точки зрения советского человека. А как все эти события оценить с точки зрения всемирно-исторической?

— Смотря кем, смотря какие события. И это зависит от потребности человека в положительных эмоциях и образах, в том, как они стимулируют его воображение, кого ему комфортнее любить или ненавидеть. Поклонников Мао с его хунвейбинами в СССР можно было встретить только среди пациентов психбольницы, а на Западе с маоизмом носились обеспеченные люди, законодатели интеллектуальной моды.

С другой стороны, какие-то элементы хиппизма в советских больших городах находили поклонников — свободная любовь, распущенность, возможность экзотически одеваться, не проявляя особого ума или фантазии. Потом это сползало от центра на периферию, принимая всё более дикарский вид, хотя и «центровые» не блистали оригинальностью.

— Ты считаешь, что шестидесятые годы, особенно их вторая половина, это какое-то стилистическое изменение мира? Мир ведь тогда стал другим даже визуально. Даже внешний вид Beatles изменился. В 1964 году во время создания альбома A Hard day’s night они еще выглядят на сцене по меркам обывателя того времени приличными мальчиками: коротко стриженные, костюмчики, галстучки, а уже через два года, в период альбома Revolver, — с длинными хаерами и в джинсе.

— Как индейцы и ковбои в вестернах. Потому что, опять же, если мы присмотримся к стрижкам и одежде рядовых посетителей рок-концерта тех лет, мы увидим нормальную молодежь, аккуратно одетую и причесанную сообразно тогдашней моде.

В этом плане западный подросток был самостоятельней советских сверстников, и ему было легче менять фасоны и стиль. А к нашим карикатурная роба, устаревая, прирастала намертво, превращая этих несчастных в пациентов доктора Моро. Эпатаж и экзотику практиковали артисты, зритель вел себя довольно сдержанно.

Если мы заглянем в хит-парады тех лет, мы увидим, что вполне нейтральные жанры успешно соперничали с так называемой «музыкой бунта» — и кантри, и госпел, и благородная эстрада с вокалом и без.

Поэтому, не будь тех, кого Никсон именовал «моральным большинством», весь эпатаж не смотрелся бы так оригинально на экране и на сцене.

Сейчас уже не первый раз происходит переработка сенсационных тем того периода. Голливуд реагировал моментально. Когда приедаются «Беспечный ездок» и «Забриски пойнт», из нафталина извлекают полсотни менее известных шедевров на схожую тему. Их анализируют, к ним прицениваются, чтобы выдать новому поколению что-нибудь «своё».

В старых картинах бунтарей и хиппи играли стильные актеры, фотогеничные актрисы, прошедшие строжайший кастинг. В реальности все было куда менее сексапильно и поэтично. Присмотритесь к ликующей толпе, и вы увидите лица дегенератов.

К тому же, любая мода, разврат и революция требуют средств, а их никто не раздавал кому попало ни в Союзе, ни в Штатах.

— Конец сороковых, пятидесятые годы в США — это эпоха маккартизма, господство морального большинства, антикоммунизм, почти запрет на марксизм, а уже в шестидесятые годы в Америке в большом количестве появляются левые интеллектуалы, леворадикальные группы типа «Черных пантер». В университете Беркли непрекращающиеся битвы между полицией и студентами. Как такое могло получится, что за одно десятилетие поменялось все? Или ты такого изменения не признаешь?

— Почему не признаю? Это очевидные вещи. Всплеск скрытых течений, манифестация теневых меньшинств. Мы пока затронули только революционную сторону, которая стремилась к раскрепощению, безграничной свободе, бесконечному поиску новых острых ощущений с помощью наркотиков и секса.

Обособленный человек следит за такими вещами на уровне альманаха «Фитиль».

Мы затронули тему массовых сект, рок-фестивалей, модернизацию средневековой одержимости. Со стороны это очень похоже на очередь в первый «Макдональдс» не где-нибудь, а в центре Москвы.

Городские взрослые люди ползут как лемминги в столовку, ладно бы к мавзолею — там лежит историческая личность, обсуждают какой-то «музыкальный ринг» в унисон с обитателями мрачнейшей провинции… Подобную очередь я наблюдал только на мексиканский фильм «Есения» в 1975 году в городе Запорожье. Хотя такие же толпы ломились на неё повсюду, и тогда уже было ясно, чем все это закончится, образ грядущего был более-менее ясен.

Но мы забываем еще о том, что помимо левацкой богемы в шестидесятых заявили о себе и радикалы с противоположной, правой стороны.

— Кто?

— Когда вокруг тебя десять лет пляшут в афроамериканских ритмах, всегда найдутся желающие взвинчивать себя с помощью маршей, которые объединяют единомышленников, потому что вместе маршировать как-то веселей.

На каком-то этапе крайности сходятся, и буйство рок-шоу напоминает выступление фюрера в паричке.

Одним из первых это сходство подметил и выделил злой, но умный культуролог Альберт Голдман, которого у нас частенько цитировали без указания имени автора.

В шестидесятых происходил свой «триумф воли» в сфере шоу-бизнеса. В конце концов, какая разница, в чем ходит ваш фюрер — в галифе или в клеше с лампочками и колокольчиками?

Наркотики и прочий криминал быстро обезобразили оригинальные идеалы хиппизма, увлечение ими могло вполне реально исковеркать молодую жизнь.

Но, как известно, смертельное манит, притягивает. Игра со смертью, пассивный риск во вполне благополучном обществе, как известно, весьма популярен — блатная романтика и всё такое. Этим, как правило, пользуются разного рода авантюристы, «опасные», так сказать, друзья, люди сложной судьбы.

— Действие фильма «Однажды в Голливуде» происходит, как это понятно из названия, в Голливуде. И на смену «старому Голливуду» приходит «Новый Голливуд», частью которого был Роман Поланский, жену которого, Шерон Тейт зарезали хиппари из «Семьи Мэнсона».

— Юные наркодилеры, с которыми Мэнсон, будучи талантливым человеком, имел неразборчивость сблизиться в поисках аудитории. Ситуация до боли знакомая.

— В чем феномен «Нового Голливуда»? До его появления ведь киностудии производили фильмы-нуар, которые мне нравятся, а также….

— И «нуар» и светские комедии с Дином Мартином и Дорис Дэй, благородные вестерны.

Однако созрело новое поколение оппортунистов, ориентированных на эксперименты своих европейских коллег в подрывном, антиамериканском духе. Все это рвалось заявить о себе.

И постепенно, когда старая генерация мастеров стала отступать в силу возраста, как наше Политбюро, вместе с ними капитулировало и моральное зрительское большинство.

Не будем ставить диагнозы — талантливых людей хватало и там, и там. Сейчас любой человек может сам, к счастью, разобраться, его никто не посадит за незаконный промысел, не будет таскать в органы — он может сам все пересмотреть, сравнить.

А если он обладает амбициями мистера Тарантино, то может даже объявить себя режиссером авторского кино и, пересмотрев полсотни фильмов того времени, кинохронику, написать сценарий и снять свою, так сказать, «ассу».

Если не ошибаюсь, нечто подобное уже делал в конце минувшего века Камерон Кроу, сопровождавший гастроли знаменитых групп в качестве репортера.

Тогда в моде были большие туры по Америке — типа «Лед Зеппелин», с оргиями, наркотиками, скандалами… тема богатая, тем более, обывателю приятно, когда ему показывают то, в чем ему лень разбираться самостоятельно. Особенно, если он родился и вырос за тридевять земель от тех мест, где все это происходило.

— Калифорния дала миру движение хиппи, которые ставили во главу угла ненасилие и пацифизм. Это была такая смесь непротивленчества злу насилием в духе Льва Толстого и Махатмы Ганди, make love not war, расслабляющие наркотики типа марихуаны…

— Мягкая сила, непротивление злу, гандизм — своего рода предбанник жесточайшей «пресс-хаты» по дегуманизации личности в традиционном, устаревшем, смысле слова.

— Как все-таки среди мирных хиппарей появился Мэнсон со своей «Семьей»? Они вроде хиппи, но зарезали несколько человек в доме Поланского…

— Я не хочу проводить следственный эксперимент. Дело в том, что такие понятия, как «Мэнсон», «лидер», «семья» — это в очень большой мере образы, созданные биографами и журналистами, которым удобно эксплуатировать отдельные клише.

Хотя обе книги людей, знавших его непосредственно — Эда Сэндерса и прокурора Бульози — написаны талантливо и, с точки зрения авторов, объективно.

Если тщательно разбираться, или даже поверхностно, но самостоятельно смотреть на эту эпоху, Мэнсон — личность сомнительная. Это рецидивист, как Егор Прокудин (главный герой «Калины красной» Василия Шукшина — прим. РВ), вышедший из тюрьмы и попавший в странный мир, который коренным образом отличался от того черно-белого мира, эпохи Эйзенхауэра, послевоенной Америки белого люмпена с его суевериями, религиозностью, и тут же серийными убийцами, которыми славились США, электрическими стульями, охотой на ведьм, жесточайшей расовой сегрегацией. Он попал в другой мир. Это фигура отдельная.

Это банальные сравнения, но точно так же можно интересоваться личностями Нестора Ивановича Махно, Григория Ефимовича Распутина, еще какими-то спорными людьми, чья личность связана с насилием, эксцессами.

Все-таки это одно из преступлений, с которыми связано имя этого эксцентричного, довольно любопытного человека. Но эксцентричность и оригинальность в наше время тоже имеет срок давности, и я ни в коем случае не хочу преувеличивать его значение. То, что делали американские каратели во Вьетнаме — во многом превышает и то, что делало американское правительство с молодежью, посылая их туда с заведомо провальной миссией.

Все это меркнет на фоне криминальной хроники Голливуда, который славился своими извращенцами и психопатами, еще в довоенное время.

Если мы возьмем не Голливуд, а нашу киноиндустрию, нашу столичную богему того же периода, мы обнаружим немало равноценных скелетов в ее шкафах. Вот, чем следовало бы нашим кинематографистам поинтересоваться, не взирая на лица.

— Я знаю о том, что ты вступил в переписку с Мэнсоном. Можешь рассказать, когда ты ему написал впервые, почему ты ему написал?

— Когда железный занавес рассосался, возникло желание пообщаться с теми, кто ранее был недосягаем. Я всегда, по крайней мере, в первую половину жизни интересовался необычными людьми и явлениями, будучи сам от рождения аутсайдером-акселератом.

Мэнсон был мне близок по ряду причин, я узнал адрес от зарубежных коллег, и действительно завязалась переписка. Хотя я думаю, что он вел достаточно широкую переписку с другими, самыми разными людьми, как многие герои и антигерои. Мне просто было интересно, и, несмотря на ограничения корреспонденции в тюрьме, у нас возникло многолетнее общение. Я задавал ему необычные вопросы, мы обсуждали музыку, кантри, которую я люблю без фанатизма. Обсуждали всякие общие моменты, сходства ситуаций.

По каким-то пунктам наше недовольство современным миром совпадало, я это интуитивно понял. Я очень рано всем этим начал интересоваться, и был в курсе этой истории с пионерского возраста, и тогда же сформировался мой не ангажированный, самостоятельный взгляд на этого человека, и на ту ситуацию, в которой он оказался.

Я знаю, что отношение к нему не такое однозначное, допустим, тот же Нил Янг высоко ценил его музыкальные и поэтические опыты, они в самом деле заслуживают признания, равно как и позиция мистера Янга.

Но все иссякает. В том числе и взаимный интерес. Правда он, как иногда возникает вновь, но до этого момента надо дожить обоим собеседникам.

Не может человек поклоняться всю жизнь одному и тому же. Тем более понятно, что Мэнсоном пытались воспользоваться и революционеры, и правые, из-за того, что он изобразил у себя на лбу.

— Свастику?

— Конечно. Испортил себе человек резюме. Без этих крючочков на лбу он мог бы вполне более комфортно изображать борца с несправедливостью, с плутократией, как некоторые другие, настоящие убийцы и бандиты. Потому что Мэнсон не был осужден как убийца, и он не состоял на побегушках у спецслужб враждующих между собой стран третьего мира и сверхдержав, как некоторые товарищи, с которыми сейчас носятся у нас. Мэнсон уже мертв. Роман еще Полански жив. Что-то общее есть, странные сходства, странные сближения странных людей.

Судьбы необычных людей пересеклись в неожиданном месте, в безобразной ситуации.

Польский еврей Роман Полански появляется в Голливуде, Мэнсон из американской глубинки, маленький человек, без образования, но с колоссальной интуицией и волей — оба становятся персонажами по-шекспировски вульгарной трагедии, с кровью, со средневековой антисанитарией, и грязной тайной вместо развязки.

Взрослого, зрелого человека это уже не так волнует, не так стимулирует, да и в юные годы тоже. Мне просто было любопытно. Вот все, что я могу сказать, ибо знающий молчит.

— А в каком году ты стал с ним переписываться?

— Когда это стало возможно. Думаю, это было на рубеже восьмидесятых-девяностых годов.

— И до какого времени ты с ним переписывался?

— Кажется, до начала нулевых. На обложке моей первой книги «Товар для Ротшильда» есть цитата с его открытки, присланной мне. Он был обычно немногословен, писал каракули, как Григорий Ефимович Распутин. Потом администрация тюремного комплекса Коркоран стала отсылать мои послания обратно, и последнюю открытку от Мэнсона мне передал один киевлянин, совсем молодой хлопец, году в 2007-ом. Мэнсон прозвал меня gentleman George, в духе персонажей книжки и мюзикла Guys and Dolls.

— А долго шли эти письма, открытки?

— Иногда это было очень динамично, оперативно, и наш диалог был таким, как будто мы сидели в соседних гостиничных номерах. Иногда он становился в меру разговорчивым, оптимистичным. Мы скупо и точно обсуждали с ним песни Лефти Фризелла, Хэнка Вильямса, Хэнка Сноу.

Мэнсон был человеком с колоссальной интуицией, это тот случай, когда мы понимали друг друга с полуслова. Кроме того, я для него был абсолютным никто, но, вероятно, чем-то я его заинтересовал. И с точки зрения человека, живущего в девяностые годы бывшего СССР — ну Мэнсон, ну американец, ну сидит человек в тюрьме по серьезному обвинению, сидит давно. Мало ли кто сидит, за что и сколько. Это сюжет для радио «Шансон», «Калина красная» под соусом американской готики.

— А ты с ним не обсуждал события 1969 года, не жалеет ли он?

— Мне известна его точка зрения. Существует видеозапись слушаний о его досрочном освобождении. Я, как и ряд других, скажем так, неравнодушных людей, придерживаюсь его версии случившегося.

— А версии чего? Это случайность?

— Нет, это не случайность. Тут все очень просто. Мы живем в пародии на гангстерский сериал, где враги и столпы общества говорят на одинаковом жаргоне. Мэнсон рецидивист. Мэнсон провел две трети своей жизни, с подросткового возраста, в тюрьме. Ему сообщили его юные друзья о том, что они затевают, но как уголовник, как рецидивист, он мог сказать только: «Это ваше дело». Его статус не позволял ему ни закладывать, ни отговаривать тех, с кем он был знаком.

Тут каждый выбирает в такой ситуации, учитывая чудовищную обстановку в насквозь прогнившей, смердящей Калифорнии 1969 года, где подобные вещи происходили еженедельно, если не круглосуточно. Здесь надо сравнивать криминальную статистику. Я никого не оправдываю и никого не осуждаю. Я советский человек и не имею прямого отношения к американским проблемам ровно пятидесятилетний давности.

— Наследие 1969 года актуально, или все, оно прочно забыто?

— Смотря для кого, смотря как, в каких количествах и в каких целях. Почему? Тут я позволю историческое отступление. У Советского Союза всегда был свой дежурный хороший американец. Так же, как в Третьем рейхе было понятие «эдель юде», полезный еврей, при Иосифе Виссарионовиче это был Поль Робсон — идеальный товарищ. При Никите Сергеевиче, вместо Джерри Ли Льюиса, — другой пианист, Ван Клиберн. В шестидесятые постепенно материализовался Дин Рид, и оставался таковым до середины семидесятых годов, потом он просто надоел.

Я вернусь к этой теме буквально через два абзаца. Далее наступило затишье, потому разрядка закончилась. В андроповские времена пытались раскручивать каких-то бездомных, безработных, но они не прижились. В силу плачевного финансового положения наших граждан, они, как цыгане на районе, появились в неподходящее время.

Началась перестройка — сюда вернулись натурализованные американцы, эффектные, но наши американцы. Это и бессмертный Лимонов Эдуард Вениаминович и Вилен Иванович Токарев, царствие небесное, граждане США, но наши граждане. Тот же Довлатов.

Потом, через какое-то время, своих американцев стало хватать. Ну а сейчас, когда снова стабилизировалось положение в обществе, я вижу, появляются стареющие актеры, французы, как Ив Монтан был при Хрущеве, потом Депардье. За ним Тарантино появился, и, в общем, он подходит современным людям, его знают, любят.

Единственное, что я хотел отметить, что все предыдущие полезные Советскому Союзу деятели американской культуры, исполняли музыку, совершенно нашему человеку чуждую: Поль Робсон, прекрасный певец, красивейший мощнейший баритон, Ван Клиберн вообще классика, Дин Рид — невнятный кантри-поп.

Такое здесь широкой популярностью никогда не пользовалось, потому что у нас своя народная музыка в каждой республике была, достаточно богатая, красочная, озорная и зажигательная. Такое больше чехи любили.

— Почему Тарантино полезный американец? Либерально-западническая общественность предъявляет, какого черта ты явился в Россию, с Мединским ходишь по Кремлю?

— Она, и «предъявляя», делает ему паблисити. Как в свое время буржуазия играли на руку эксцентрикам и анархистам. Без противоречий творческую личность не заметят. Может быть, по Киеву, Кишиневу или Тбилиси тоже гуляют какие-то звезды в сопровождении чиновников высшей категории, просто нам об этом неизвестно.

Был великолепный актер украинского происхождения — Джек Пэланс, Палагнюк его настоящая фамилия, один из лучших голливудских актеров, сейчас бы он очень красиво смотрелся, но он давно умер. Его Дракула — один из лучших.

— Может быть, я тебя что-то не спросил, и ты что-то бы хотел добавить? Про Дина Рида ты, по-моему, хотел сказать.

— Он был типичный американец. И прекрасно знал свое дело. Не гений, но актер, профессиональный трюкач, наездник, вполне нормальный певец. Но заблудился, подобно Мэнсону, в трех соснах политической суеты, и теперь уже пропаганда не выпустит из своих щупалец оба эти трупа. Ими будут манипулировать до конца света, который может произойти в любой момент.

Дин Рид был хорош, но совершенно не близок нашему человеку — вот в чем его проблема. Он мог в очередной раз спеть «Пусть всегда будет солнце» и осудить на ломаном русском политику Пентагона, но его американизм оставался чужд. Так и не нашлось артиста-перебежчика, который бы здесь всем пришелся по душе. Было очевидно, что его выбор — патология, исключение из правил.

«Красивые-то замужем все» — как сказано в той же «Калине красной». По-настоящему талантливые люди востребованы у себя на родине, как бы с ними ни нянчились на чужбине.

Читайте также: Вероятный итог войны на Донбассе: кто победит в случае наступления?

Александр Чаленко, Украина.ру