Прорыв диверсантов с Украины в российский Крым — если он, конечно, имел место — удивительным образом напоминает начало второй чеченской войны, спровоцированной рейдом боевиков Басаева и Хаттаба в Дагестан.

Если кто-то думает, что целью чеченского вторжения была помощь дагестанским ваххабитам из сел Карамахи и Чабанмахи, — как об этом было заявлено, — то он ошибается. Планы радикалов из Чечни были куда масштабнее.

Террористические вылазки на территорию России начались задолго до похода в Дагестан. Из наиболее памятных инцидентов — расстрел военной колонны в Северной Осетии, когда погибло сразу несколько российских генералов, и подрыв дома, где проживали семьи российских пограничников в Каспийске, взрывы на рынках Владикавказа и Пятигорска.

Были и другие, более скромные эпизоды. Собственно, в террористической школе, в которой Хаттаб обучал чеченцев военному делу, диверсия на территории России была частью выпускного экзамена, поэтому к моменту вторжения в Дагестан их количество уже исчислялось десятками.

1-й заместитель Басаева Асланбак Исмаилов (Маленький Асланбек) в самом начале второй войны без малейшей ажитации объяснил мне и еще одному моему коллеге, зачем понадобилась дагестанская операция. По его словам, разрушительная энергия, которая в условиях управленческого и экономического коллапса набирала силу в Чечне, рано или поздно столкнула бы радикалов, контролировавших несколько районов республики, и традиционалистов, которые в основном группировались вокруг президента Масхадова. В 1998 году каким-то чудом удалось избежать масштабной бойни между двумя этими силами, хотя и та, и другая готовы были пустить в ход оружие.

В Чечне, где открыто действовали бандитские группировки ваххабитов из Урус-Мартана, промышлявших масштабной работорговлей, царил невообразимый хаос. Цена человеческой жизни стала отрицательной величиной, почти перестал работать такой традиционный ограничительный механизм как кровная месть.

Нищая республика, под завязку набитая оружием, которое шло в ход в каждом, даже самом незначительном конфликте, могла заполыхать огнем гражданской войны в любой момент. Эту энергию надо было выводить в Россию и гасить ее именно там, говорил Маленький Асланебек.

Тогда и он, и Басаев, и Хаттаб, да, собственно, огромное количество воевавших были абсолютно уверены, что они сумеют, даже не прилагая к этому особых усилий, полностью разгромить ту группировку российских войск, которую удастся заманить в Чечню.

Эта уверенность была порождена тотальной иллюзией чеченцев, что Ичкерия в 1996-м году одержала именно военную победу над Россией, что Хасавюртовские соглашения были актом капитуляции, на который Москва была вынуждена пойти, чтобы избежать тотального разгрома своих войск в Чечне.

Это было крайне убогое, провинциальное понимание сути тех уступок, на которые пошел Борис Ельцин, но Чечня к тому времени уже была фактически пару лет выключена из общероссийского контекста и замкнута сама на себя. Чеченцы полностью ослепли и уже были не в состоянии оценивать реальные параметры той силы, которую хотели спровоцировать на конфликт, несмотря на то, что десятки тысяч чеченских мужчин служили в Советской армии.

Отчасти причины такой утраты реальности в самой реальности и крылись — российская армия времен первой чеченской и впрямь представляла собой жалкое зрелище: ободранная, голодная, пускавшая под нож необстрелянных мальчишек-призывников, с древней, постоянно ломавшейся техникой.

Но даже для такой армии, учитывая ее численность и тотальное техническое превосходство, пара десятков тысяч чеченских партизан не представляла особой сколько-нибудь серьезной угрозы, что и доказали последующие события.

Ситуация между двумя войнами в Чечне напоминает ту, в которой сегодня оказалась Украина. И в Чечне, и на нынешней Украине оказался почти полностью разрушен привычный уклад жизни, выстраивавшиеся годами структуры повседневности.

Масштабы, конечно же, иные — хаос в соседней республике пока не кажется столь же тотальным. Но для Украины, относительно благополучной в довоенные времена, сегодняшнее падение уровня жизни, потеря управляемости, взрывной рост преступности, нищета, в которую впало большинство населения — эта катастрофа, субъективно сопоставимая с чеченской.

Попытки прорыва на территорию Крыма могут оказаться первыми ласточками — вероятность того, что это, может быть, пока только интуитивный, плохо осознаваемый даже организаторами и исполнителями порыв дать выход разрастающейся внутри страны энтропии — совсем не нулевая.

Чеченцы тоже начинали с единичных диверсий, пробиваясь небольшими группами через границу, чтобы расстреливать и взрывать случайные цели. Из этих точеных, спонтанных, не связанных в единую цепь актов и выросла стратегия, в рамках которой и было предпринято нападение на Дагестан.

Что роднит чеченских боевиков образца 1999 года и сегодняшних украинских радикалов — так это уверенность, что российская военная мощь — не более, чем колосс на глиняных ногах.

О том, что украинская армия является на сегодняшний день самой боеспособной в Европе, жители Украины слышат каждый день по телевизору от самых высокопоставленных политиков и военных, не говоря о фигурах рангом поменьше. То есть идея, что главное — заманить посредством провокаций русских к себе, а дальше уже укладывать их без разбору в мать — сыру землю, могла зародиться в светлых небратских головах опережающими темпами.

Но сейчас не 1999-й год. Боеспособность силовых ведомств и подразделений России такова, что нашим беспокойным соседям надеяться особо не на что. Опыта диверсионно-террористической войны, который был у чеченцев, у них нет и в помине.

Они, конечно, могут импровизировать и дальше. Но, я думаю, что, даже если первый прорыв оказался относительно удачным, любые попытки повторить его будут заканчиваться единообразно. То есть ничем — если не считать результатом полную или частичную ликвидацию очередной ДРГ. Не знаю, насколько мои догадки относительно характера нынешних событий верны. Но давайте считать их хотя бы отчасти правдоподобной гипотезой.